— Когда ты прогорал, — поддела милая супруга. — Называй вещи своими именами. Ты прогорал, а он тебя за ушко вытягивал, скажешь — нет?
— Ладно-ладно, — примирительно согласился он, но тут же взвился: — А сейчас-то как? Красиво, скажешь? Прятался от меня, как от зачумленного. Двадцать дней я к нему пробивался. Он даже к телефону подходить не изволил. То переговоры, то в отъезде, то еще чем-то занят. Знаю я это «занят». Хорошо так поступать, да? Ну поговори со мной, объясни — что, я смогу понять, да? Зачем было этих сбиров насылать.
— Сбиров? — спросил я с любопытством.
— Да, представляете. Недели три назад, может чуть больше, заявляются ко мне в контору два хмыря из банка и давай права качать. Дескать, я получил кредит под смехотворный процент. И все, мол, оформлено незаконно. И как водится: верни поскорее, а то худо будет, очень худо. Я им: Виктор Генрихович… А они: Виктор Генрихович в курсе и не хочет, чтобы его зря беспокоили. Это что, по-родственному? — воззвал он опять к своей прекрасной половине.
— Ой!.. — вдруг вскрикнула мадам и замерла, уморительно округлив глаза и губы.
Сема напрягся, точно предчувствуя возможный подвох, и осторожненько тронул ее за плечо.
— Ты чего?
— Сема, Семочка, — возбужденно протянула она, — а что, если?..
— Что — если?
— А если он не прятался. Зачем ему прятаться от нас, ну подумай. Если с ним — как с Дашей? Понимаешь, может быть, его тоже держали где-нибудь взаперти. Против воли. И все время он просто не мог вырваться. А они…
— Ну-ну, — раздраженно перебил Сема жену, — и фантазия же у тебя. Насмотрелась этих идиотских ужастиков.
Я усмехнулся про себя: у дамочки действительно буйно разгулялось воображение.
— Нет, подожди, — не унималась она. — Подумай. Мы уже с тобой обсуждали: ведь что-то должно было случиться ужасное, чтобы его вдруг сразил инфаркт. Он никогда не жаловался на сердце, знаешь ведь. Даже самых простых лекарств не держал дома. Помнишь, когда меня у них как-то прихватило, я попросила валидол? Он тогда похохмил, что такой дрянью не пользуется. И еще посоветовал съесть лучше бифштекс с кровью.
— Чепуха, — сказал Сема. — Марик Босканский тоже не знал, с какой стороны у него сердце. И вдруг — бах, и крышка.
— Да-а-а… — Лидия Абрамовна призадумалась. — Но чует мое сердце…
Она слово в слово повторила шаховское выражение. И хотя я склонен был согласиться с ее здравомыслящим супругом, это случайное единообразие невольно меня зацепило. Однако мне совсем не улыбалось разводить с ними тары-бары относительно загадочной смерти Вайсмана: в загашнике у милой четы, очевидно, ничего, кроме эфемерных домыслов и предположений, не имелось. Похоже, и в главном — в определении местонахождения Дарьи радужных перспектив здесь не предвиделось. Я разочарованно обмозговал сей печальный факт и немножко по-хамски прервал разохоченного Сему, который как раз ударился в умственные рассуждения о непредсказуемой тайне человеческого организма.
— Стало быть, вы совершенно не представляете, где может сейчас пребывать ваша кузина?
Они затихли, дружно повздыхали, и она с грустью подтвердила:
— Откуда? Ведь она так и не позвонила. Обычно Даша останавливалась в «Минске». Но на этот раз, как я поняла, собиралась в Облатовку.
— В «Минске»? — удивился я. — В гостинице? Они что, действительно состояли в разводе?
— Кто вам такое сказал?! — вскинулась Лидия Абрамовна. — Плюньте в глаза тому, кто такое придумал. Даша просто обожала жить в гостиницах. А Витюша… Витюша ее так любил. И у них такая чудесная дочурка. Он бы ни за что из семьи не ушел.
— Попробовал бы уйти, — хрюкнул муж. — Враз бы без портков остался.
— Сема-а! — осадила она возмущенно. — Знаете, у них, конечно, сложились не совсем обычные отношения, для нас это как-то непривычно. Такой, знаете ли, супружеский союз. Но очень дружный. Они там, в Германии, заключили особый брачный контракт.
— По которому, если что, сестрица твоя все себе отхапает, — встрял неугомонный супруг.
— Нет, вы только посмотрите на него! — вознегодовала Лидия Абрамовна. — Разве же это не справедливо? Почему это она должна страдать? Он, конечно, тоже кое-что уже нажил, но в основном деньги-то дяди Марка, или нет? Понимаете, — обратилась она ко мне за поддержкой, — дядя был из… их тогда, при Советах, цеховиками называли. Бедный, только успел легализоваться, как умер.
— Значит, после смерти мужа Дарья Мартыновна стала единственной полноправной владелицей всего имущества — движимого и недвижимого?
— Ну да, — кивнула она. — Это по-справедливости, разве нет?
Выходит, подумал я, если имело место какое-то крутое деловое противостояние, физическое устранение Вайсмана проблем не решало. Черт побери! Задача разыскать пропавшую Дарью представлялась все более настоятельной — и все более безнадежной. Я встряхнулся, отгоняя подкравшееся уныние, встал из-за стола и расшаркался:
— Простите, не стану больше отнимать ваше время. Ведь вам сегодня улетать.
— Угу, — пробурчал, как-то внезапно засмущавшись, Сема. — В Анталию. Но мы ведь ничем не можем помочь, правда?
Лидия Абрамовна тоже помялась и, засматривая мне в глаза, молвила виновато, точно оправдывалась:
— Понимаете, у нас путевки и все такое… Скажите, мы можем чем-то помочь?
— Да нет, — развел я руками, — летите спокойно. Ну чем вы можете помочь?
Я вышел от Панкиных весьма опечаленный. Встреча определенно ничего мне не дала. Ну, может быть, добавила кое-каких штрихов к характеристикам действующих лиц, так сказать информация к размышлению. Только эти размышления абсолютно никуда не вели, во всяком случае, не к Дарье Мартыновне, которая растворилась в воздухе, не оставив даже осадка в виде улыбки чеширского кота. Проклятье, бессильно ругнулся я, забираясь в машину. Куда теперь?
В разговоре с Шаховым обозначилась мысль еще раз наведаться в Облатовку. От беспросветности я сосредоточился на ней, без всякого воодушевления погонял ее по извилинам и обреченно вздохнул. Скорее всего, дохлый номер. Но никаких более толковых планов на сегодня не предвиделось, и я решил, что занятие хоть каким-то конкретным делом гораздо предпочтительнее бесплодного ковыряния в носу. Даже если не удастся унюхать след испарившейся вдовушки, можно будет пошерстить вокруг кончины ее супруга — разыскать больницу, покалякать с зафиксировавшим смерть местным эскулапом, и все такое, как сказала бы красноречивая Лидия Абрамовна.
На дорогу, однако, следовало позаботиться о хлебе насущном. Мой одурманенный ночным возлиянием желудок пробудился к активной жизни и настоятельным урчанием напоминал, что, кроме кофе, я с утра ничем не удосужился его ублажить. Я как раз свернул на Садовое кольцо и вспомнил расположенную где-то по пути уютную пиццерию. Недавно как-то занесло туда случаем, и мне довелось там отведать это итальянское крошево в некоем особом, фирменном приготовлении. Я взял вправо и вскоре различил аршинные зеленые буквы под поварским колпаком.
Завернув в ближайший переулочек, я припарковал машину, взобравшись бочком на тротуар, и устремился навстречу дразнящему благоуханию. Было начало одиннадцатого — час, очевидно, неурочный. В небольшом помещении — мест на пятьдесят — занятыми оказались лишь три-четыре столика. Я примостился неподалеку от стойки, и через пять минут усатый кавказец расставил передо мной тарелку с аппетитным ломтем горячей пиццы и бутылку «Боржоми». Фирма не подкачала, угощенье могло удовлетворить самый привередливый вкус. Я вмиг умял половину порции. Потом замедлил темп, смакуя каждый кусок, и уже подумывал, не повторить ли заказ, когда ненароком поднял глаза — и остолбенел: в дверях возник Федор Ломов.
Секунду-другую я не верил и продолжал по инерции жевать. Но это чудное гривастое видение, вздернув тонкие усики, хищно оскалило зубы. И злобно-торжествующим взглядом заверило, что зрение меня не обманывает. Он смотрел, как кот на загнанную в угол мышь, причем кот, убежденный, что бедному грызуну некуда деваться. Пицца неожиданно стала горькой и жесткой. Я с трудом сглотнул и отодвинул тарелку.
