— "Разрушение семьи и морали в США в начале XXI в. от Р.Х."… Ты это читаешь?
— Интересно, — пожал плечами юноша. Элли не нашлась, что ответить и из чистого любопытства спросила:
— А Хромова читал?
— Несколько книг, пока не навязло в зубах, — немного раздражённо ответил Колька. Элли моргнула изумлённо: слышать такое о писателе, книгами которого зачитывалось уже второе поколение умевшей читать по-русски молодёжи, было несколько непривычно. А Колька продолжал: — Популяризатор армейских лозунгов и прогрессистских идей, которые, надо думать, берёт из технических журналов среднего уровня. Скучно.
— Вот как? — девушка присела на край стола. — Но разве это не нужно?
— Художественная литература, которая "нужна" — это вообще не литература, а заказ, — отрезал Колька.
— Ты что, сторонник чистого искусства? — с интересом спросила Элли. Он засмеялся:
— Нет, что ты! Я просто не терплю, когда мне подсовывают готовые блюда. Я не люблю готовить еду, но готовые взгляды на жизнь… тут я предпочитаю действовать сам!
— Опыт прошлого избавляет нас от ошибок, — напомнила Элли. Она не дразнила Кольку, она на самом деле считала эти слова правильными.
— Угу, — кивнул юноша, — или превращает их в хронические. Каждое поколение должно само искать для себя пути, а не копировать авторитеты.
— Но ты-то копируешь? — не без ехидства заметила Элли. Колька понял намёк, окинул взглядом стены:
— Я копирую то, что проверено времени, Элли. На самом деле проверено временем.
— Ты странный, — тихо сказала девушка. — Мне кажется, что… — она замялась.
— Что мне одиноко? — Колька поднялся и повёл плечами. — Не спеши делать выводы. Если я тебе скажу, что вовсе не ощущаю одиночества? Вот люди, — он обвёл стены рукой, — которые составляют мне компанию, я уже говорил об этом.
— А концерты, сборы? Вообще какие-то дела? — допытывалась девчонка.
— Я бываю везде, где мне хочется побывать, хоть меня и не зовут никуда, — Колька коротко хохотнул. — А ты… ты любишь стихи?
— Да, очень…
— А вот такие ты слышала?
Он открыл шкаф. Там стояли очень ровные ряды книг, кассет и пластинок. Отдельно — много старых лазерных дисков. А на верхней полке лежала чернолаковая гитара-семиструнка. Колька, сняв оттуда инструмент, быстро и умело настроил гитару — и запел сильным, но негромким голосом, тихо аккомпанируя себе — очень умело, надо сказать:
— Слышал я вздохи ветра
У стен, увитых плющом.
Всё звал он во тьме кого-то
Над листвой за окном,
А то замолкал нежданно…
И в чутком моём полусне
Понять, о чём говорил он,
Хотелось зачем-то мне.
Какой ты, ветер? Не знаю!
Невидимый, ты с небес,
Где между звёзд обитаешь,
Волною упал на лес,
Листву посрывал с деревьев,
Швырнул её в море своё
И, над крышами пенясь,
Обнял моё жильё…
Живём мы на дне океана —
Животные, звери, птицы,
И наши тела под землёю,
Откуда не возвратиться.
Но сбросив свои оболочки,
Плывём мы с ветром туда,
Где день загорается снова,
Как ночью в небе звезда.
— Это Уолтер де ла Мер, — пояснил он, проведя рукой по замолчавшему инструменту, — английский поэт… Ну как?
— Красивые стихи. И поёшь ты очень хорошо, — ответила Элли, но Колька усмехнулся, и она быстро поинтересовалась: — Ты веришь в душу?
— А ты — нет? — вопросом ответил юноша. — Я не о той душе, о которой говорили священники. Я о другом. О том, что нас делает людьми…
Элли промолчала растерянно. Она никогда не думала об этом. Может быть, этот парень — асатру? Но он совсем не походил на асатру — они были среди её знакомых… Так ничего и не решив, она поступила чисто по-девичьи — снова непринуждённо сменила тему.
— А чей это портрет — с подписью?
— Это? — Колька, кажется, был доволен тем, что разговор поменял направление. — Одного человека… нет, Человека. Который и меня старался сделать Человеком.
— У него это получилось? — серьёзно спросила Элли.
— Не мне судить… В каждом из нас сидит скот, Элли, — голос Кольки был не менее серьёзным. — И если его не давить — он возьмёт над тобой верх. А давить его нужно умело и всю жизнь. Тем более — когда обстановка располагает… к озверению.
— А что за пластинка у тебя там? — после нового короткого молчания поинтересовалась Элли, кивая на проигрыватель.
— А… это ещё одна старая песенка, — улыбнулся Колька.
— Поставь, если можно, — попросила Элли, и Колька чуть нахмурился:
— Ты серьёзно хочешь?
Элли неожиданно обратила внимание, что он не успел — или не захотел? — переодеться. Даже куртку не расстегнул. ("Как воин, который без брони чувствует себя неуютно," — вдруг подумала она.) А странные глаза смотрели с вопросом — и портреты со стен спрашивали: "Ты хочешь?" — словно речь шла даже не о песне, а о чём-то очень и очень важном. И, отвечая именно этому — важному — Элли и сказала:
— Да, серьёзно.
— Хорошо, — почти торжественно кивнул Колька и, подойдя к проигрывателю, опустил на чёрный, вроде бы гибкий, диск иглу…
…Запись оказалась моно, хоть и на стерео — и — хрип, шумы, писк… Но голос оказался неожиданно чётким. Пел мужчина — под сплошной бешеный рокочущий гитарный аккорд:
— Опять будильника звон, тебе опять по делам,
И вновь пейзаж за окном — такой же мусор и хлам,
И ты мечтаешь о том, чтоб он расползся по швам,
Ведь этот мир тебе тесен!
Ты тщетно ищешь свой дом, в котором не был рождён,
Который знает о том, что ты проснувшийся сон,
Его взыскуешь со всём, от криптограмм и письмён —
До поговорок и песен.
Ведь ты не тот и не там, кем ты должен быть,
Но скорбеть о судьбе всё же не спеши;
Постарайся одно всё же не забыть —
Ты лишь тело своей души.
К мужскому голосу присоединился девичий — злой и напряжённый, как ещё одна струна гитары:
— Тебе не спится в ночи под грузом прожитых лет,
А твой будильник молчит, поскольку тьма на Земле,
И неприятно горчит в зубах завязший куплет
Какой-то песенной дряни…
В окно влетает во мгле какой-то гнилостный чад,
И вот уже много лет одни лишь стрелки стучат…
Но, эту ночь одолев, вдруг петухи закричат
О том, что утро настанет.
А ты не тот и не там, кем ты должен быть,
В безнадёжных попытках себя ушить;
Попытайся одно всё же не забыть —
Ты лишь тело своей души.
Но вот замрёт циферблат, и твоё время пробьёт,
И мир, что ложью богат, что только фальшью живёт,
Вдруг замерцает, как клад, и заискрится, как лёд,
И станет вмиг незнакомым…
И полетит звездолёт до незнакомых планет,
И звон мечей перебьёт звон ненасытных монет,
И от небесных высот прольётся солнечный свет
Дорогой к старому дому.
Но ты не тот и не там, кем ты должен быть,
И опять на работу к восьми спешишь,
Обещая одно всё же не забыть —
Ты лишь тело своей души… (1.)
