— Я её любил, — не поворачиваясь, сказал он, прислоняя к стеклу ладонь с растопыренными пальцами. — Честное слово, я её очень любил. И… люблю.
Колька не знал, что ответить. И не стал говорить ничего.
* * *
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:
ОЛЕГ МЕДВЕДЕВ.
ГЕРОЙ.
Ну, вот ты и стал героем,
ты весь — как сплошной прочерк,
тебя позабыли всюду,
а ежели где вспомнят — булавками колют фото.
Но ты уже стал героем,
тебе не страшна порча,
тебя не берет вуду,
твой след теряют собаки, когда узнают, кто ты.
Полный привет уходящим в ночь, взмах полушалка,
прошлая жизнь — расписной сундук с ветхим тряпьём…
Как в поговорке — таскать невмочь, выбросить жалко…
Ветки колышутся за окном, скоро подъем…
Завтрак, зарядка, поёт труба в сумрачном гетто,
чёток аллюр ворона коня по мостовой.
Жизнь лишь вон до того столба — дальше легенда.
Только легенда — да Млечный Путь над головой…
Вокруг все твердят, как спелись,
что, если ты стал героем,
то должен быть строг и строен —
на каждую лажу мира клинок вынимать из ножен.
Но в этом-то вся и прелесть,
что, если ты стал героем,
(а ты уже стал героем) —
то никому на свете ты ничего не должен…
Ветер забрался во все углы, стёр отпечатки
с ручек дверных и с чужих голов — кто ты теперь?
Школьный задира, гроза урлы, рыцарь с Камчатки,
Некто, смещающий ось Земли шагом за дверь…
Счастья не будет, он чёрств и груб, хлеб инсургента —
Воду-огонь миновав, шагнуть в сизую мглу…
Жизнь лишь только до медных труб, дальше — легенда,
луч на паркете, чужой портрет в красном углу…
Ты весь — как сплошной прочерк,
никем из живых не понят,
ты вовсе исчезнешь вскоре.
Включить дурака — не шутка, не каждый сумеет это…
Так сделай лицо попроще,
и люди тебе припомнят
хождение за три моря,
двенадцать прыжков за борт,
семнадцать мгновений лета…
РАССКАЗ ТРЕТИЙ
ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
…Тяжёлые рукояти
Качаются у бедра…
…И ты никого не слушай —
Никто не собьёт нас с ног.
Бывает сильнее пушек
Характер —
стальной, как клинок.
Мы встанем упрямо и строго —
Все сразу — за одного.
Не трогай,
не трогай,
не трогай
Товарища моего.
В.П.Крапивин. Испанская песня.
1.
Первая половина августа в окрестностях Верного была, как и обычно, тёплой. Осень уже скоро, но природа этого словно бы и не замечает, и в листве деревьев лишь кое-где мелькают первые жёлтые листья. Впрочем, и осень будет долгой и тёплой — лишь в начале декабря наступит короткая, до конца февраля, но снежная и жестокая, зима. Говорят, раньше, до Безвременья, в этих местах была иная погода — лето жаркое и сухое, весна и осень короткие, а зима длинней, чем сейчас, но зато почти без снега… А за Хребтом Голодный — совсем рядом! — и сейчас другая погода: там и зима-то — сплошные дожди и почти так же тепло, как и летом.
Только-только рассвело, и на улице было совершенно пусто, лишь иногда цокали копыта конных казачьих патрулей. Элли Харзина проснулась, чтобы попить воды. С вечера её мучила обида на Кольку Стрелкова — обещал зайти и не зашёл, даже позвонить не удосужился. Обида была неожиданно глубокой, хотя Элли убеждала себя, что пара поцелуев в госпитальной палате и регулярные дружеские встречи ни к чему не обязывают. Ни его, ни её. А значит, и она тоже свободна, только… только вот ей не очень-то хотелось быть свободной от Кольки…
Вернувшись в постель, она улеглась поверх одеяла и, вздохнув, стала смотреть в окно, за которым, в сущности, начался новый день. Пятница…
А если с ним опять что-то случилось? Да нет, конечно, просто он наверняка заночевал у Славки или Стопа, а то и вообще в штабе отряда. Нет, в штабе — вряд ли. Может, он и изменился, но к пионерским реалиям относился по-прежнему с насмешливым пренебрежением. Отказался петь на концерте на Праздник воинов…
Элли усмехнулась в потолок. Отказался, и был в тот момент похож на принявшего боевую стойку боксёра, атакуемого со всех сторон, хотя никто на него особо и не наседал. А потом принёс Стопу картину, страшно смущаясь при этом. О небо, как этим мальчишками хочется, чтобы их считали железными, и как часто им не удаётся такими остаться…
Взгляд девушки — рассеянный, холодноватый — вперился в окно. И вдруг Элли вскочила с постели, протянув руку к столу, на котором лежал небольшой "байкал-441".
В окно стучалась человеческая рука.
— Элли, открой! — послышался знакомый голос, и Элли, оставив пистолет, распахнула створки. За ними — подбородком на уровне подоконника — маячило улыбающееся колькино лицо.
— Не ждала? — шёпотом просил он.
— Ой! — Элли оглянулась, словно сзади кто-то мог быть. — Четыре утра, ты почему не спишь?!
— У тебя сегодня срочные дела есть? — проигнорировал вопрос Колька.
— Нет, — пожала плечами девушка, становясь коленками на стул и заинтересованно нагибаясь вперёд.
— Никаких? — уточнил Колька.
— Никаких.
— Совсем никаких? — продолжал допытываться юноша, удобно устроившись за окном.
— Да нет же! — уже сердито сказала она.
— Фу! — картинно-облегчённо выдохнул юноша, опираясь сложенными руками на подоконник. — Собирайся, оставляй сообщение и поехали!
— Куда?! — ошарашенно спросила Элли.
— О. А разве я не сказал?! — поразился Колька. Элли испытала сильнейшее желание укокошить его на месте.
— Прекрати издеваться! — она стукнула парня кулаком по плечу.
— Ладно, ладно… — Колька скривился, потёр ушибленное место. — Дерётся ещё… Через полчаса отходит струнник, за час будем в порту Балхаша, а там два с половиной часа экранопланом — и мы на юго-западном побережье! А в воскресенье вечером или в понедельник утром вернёмся! Там сейчас здорово, и потом, — Колька прищурился не без ехидства, — это же уже Империя, на родине побываешь…