– К сожалению, Денис, это же приводит нас к ограничению максимальной суммы сверху. Причем эта сумма не превысит значащей цифры с пятью нулями. И то уже появляется серьезный шанс засветки. Если же работать группой, то на таких вот ребят с хитрой попой существует группа статистического анализа рынка в Центробанке. На предмет выявления предварительного сговора игроков. Почерк-то у них всех из-за одинаковой первичной инсайд-информации будет также одинаковым. Так что, по времени выявление, конечно, затянется подольше. В нашем случае, при наличии некоторого прикрытия в руководстве областного ФСБ, а проводить проверку поручат явно им, еще несколько дольше, но все равно сумма не превысит шестизначную. В смысле – единиц миллионов. Исходя из всего мною сказанного, вывод следует только один – не надо зарываться.

– И это правильно, – голосом последнего и единственного президента СССР провозгласил от двери Федорович. Он, похоже, последние несколько минут внимательно слушал лекцию Неймана. А мы за шумом многочисленных вентиляторов аппаратуры приход Вадима в мой кабинет не заметили.

– Как следует из речи уважаемого Евгения Львовича, – подполковник изобразил нечто вроде реверанса в сторону нашего финансового гения, – полоса неудач закончилась, и у нас появились первые успехи на поприще биржевой игры?

– Именно так, Вадим Федорович, именно так, – теперь уже Нейман изобразил реверанс по отношению ко мне.

– Ну и отлично! Денис, подкинь-ка меня к Московскому вокзалу. Надо в столицу на пару дней по делам съездить.

– И чего ты, Вадим, в Москве забыл? – мы стояли в ежевечерней пробке на подъезде к Дворцовому мосту. Выбраться с Васьки, как питерцы всегда называли Васильевский остров, где у Неймана был офис, во все времена было сложно.

– Один из замов директора службы вызывает, – ответил Федорович, не поворачивая голову ко мне. Он курил и, похоже, был чем-то огорчен.

– А чего смурной такой? Есть из-за чего начальства побаиваться? – я же, наоборот, был на подъеме. Ведь такое дело сегодня удалось, наконец, провернуть. Шесть сотен тысяч зеленых тугриков нам ведь никогда не помешают! А он чего-то хмурится. Вот меня сейчас даже пробка не раздражает. И накрапывающий осенний дождичек. Отвезу подполковника на вокзал и рвану за город на автодром. На мокрой трассе еще интереснее будет гонять.

– Да не в генералах дело, – Федорович с некоторым остервенением загасил сигарету в пепельнице, – Валентина сюрприз очередной устроила, а мне ехать надо.

– Ммм? – не понял я.

– Да понимаешь, – он несколько неуверенно посмотрел на меня, – у нее иногда редко, но бывает. Запой.

Н-да, я даже не знаю что сказать. Пьяной я тетю Валю только на дне рождения в августе видел. А на следующий день она уже трезвая была. И, когда с отпуска прилетели, тоже посидели хорошо. Валентина тогда шампанского выпила, но не перебирала и была вполне нормальная. Больше Настену целовала, чем меня.

– Слушай, Денис, – в глазах Федоровича появилась какая-то надежда, – а может, ты попробуешь?

– Что попробую? – совершенно не понял я Вадима. Справа впереди появилась "дырка", и я рванул туда, обойдя сразу две машины.

– Гипноз. У меня не получится, точности артикуляции не хватает. А с твоими талантами,.. – он замолчал.

Я опять рванул вперед, полагаясь на свой небольшой опыт. Режим включать неохота, так как сегодня уже чуть-чуть перебрал свою норму. Опять мучиться поздно вечером головной болью никак не хотелось. Просьба же Федоровича…

– Да можно, наверно, попробовать. А она не обидится?

– С чего вдруг? Она у меня женщина умная…

Я, все-таки, позвонил. Вламываться в чужую квартиру без предупреждения, хотя хозяин сам дал мне ключи, как-то не комильфо. Позвонил раз, другой, но, тем не менее, пришлось самому открывать замок. Двухкомнатная квартира Баландиных не сказать, что была большой, но уютной. Из прихожей, где я скинул кроссовки и натянул на ноги гостевые тапочки, можно было попасть в залу, кухню, ванную и, как у нас говорят, в места общего пользования. Большая комната была проходной. Маленькая раньше называлась спальней, но теперь там сделали детскую для Настены. В ней она будет жить, когда я куда-нибудь отъеду.

Заглянул в залу. Диван был застелен, одеяло откинуто, подушка примята. На журнальном столике рядом стояла полупустая бутылка шампанского, бокал, испачканный яркой губной помадой и открытая коробка шоколадных конфет. Из динамиков магнитолы тянулся какой-то мягкий блюз. Красиво женщина пьет. С удобствами. Неожиданно за моей спиной раздался звук открываемой двери. Я повернул голову и остолбенел. Из ванной вышла Валентина в… Коротенький халатик был распахнут, под ним ничего не было. А ее тугие совершенные тяжелые высокие груди… Обнаженные широкие бедра… И еще этот запах свежевымытого женского тела… У меня аж в глазах потемнело.

– Дениска! – радостно почти закричала она и шагнула ко мне.

Это был такой горячий поцелуй!.. Пухлые сладкие губы и острый язычок!.. Сдернуть халатик с обольстительных плеч оказалось просто, а вот с меня одежду мы срывали вдвоем. Как оказались на диване, я просто не заметил. Это была такая ночь!.. Какой к черту режим ЗНАНИЯ, какой гипноз, если мы пили шампанское из одного бокала, а под диваном уже валялось несколько пустых бутылок?! Безумие какое-то… Безумие, пропитанное обоюдной всепоглощающей радостью… Мы просто не могли оторваться друг от друга…

И как я теперь посмотрю в глаза Федоровичу?!

– Четыре года назад, – он запнулся. Даже без включения режима мне было видно, что подполковнику очень тяжело вспоминать об этом, не то, что говорить.

– Четыре года назад, – он собрался и теперь рассказывал уже без перерывов, – я, при выполнении задания, был ранен и в бессознательном состоянии попал в плен к чехам.[14] Те пытали меня, пытаясь получить информацию о моей агентуре. Наши меня вытащили. Потеряли троих человек, но вытащили. Как потом сказал хирург, который меня собирал, вытащили в виде куска мяса.

Лицо Федоровича теперь было абсолютно бесстрастным. Он говорил, как будто перед начальством отчитывался.

– Восемь месяцев провалялся в госпитале. Одиннадцать операций. Еще почти год на восстановление физических кондиций. Сейчас к здоровью у меня особых претензий нет, если бы не одно "но", – его голос все-таки сорвался. Вадим достал пачку, долго разминал сигарету, прикурил, бросил короткий, какой-то виноватый взгляд на меня.

– После плена я перестал быть мужчиной, – говорил он теперь совсем тихо, почти шепотом, – не получается, хоть ты тресни. Что-то в голове после изощренных пыток нарушилось. Никакие лекарства не помогают. А Валя… Для нее это оказалось еще хуже, чем для меня. Вначале только и делала, что ревела без перерыва. В госпитале от меня не отходила – она ведь врач, хоть и спортивный. Меня жалела. Потом как-то смирилась. Жить-то все равно надо. Ведь мы по-настоящему любили и любим друг друга. Не хочет она меня бросать. Я предлагал развод, но она не хочет. Нам и без этого хорошо вдвоем. Не так, конечно, как было… Но, иногда, Валентина срывается. Начинает неделю или две пить. Это у нее предохранительный клапан такой, что ли? Раз в полгода-год случается. Бросается в загул. Временами даже интрижки бывают, когда пьяная. Я, конечно, все понимаю. Она же в самом расцвете… Мало ей моих ласк без этого. Даже, практически, не ревную. Только очень за Валеньку боюсь, что нарвется на какую-нибудь сволочь… – он замолчал.

А ведь самая большая сволочь здесь я! Федорович ко мне со всей душой… – я тоже закурил, не поднимая глаз на Вадима. А он неожиданно окрепшим голосом продолжил свою историю: