И вот тогда все у нас начало разваливаться.

Я чувствовал, что Пандора постепенно отдаляется от меня.

И не понимал, что происходит. Она просто не хотела больше быть со мной. Отменяла свидания, перестала приходить ко мне. Она стала рассеянной и беспокойной, и мы все реже оказывались в постели.

Ее отец был очень плох, и мне не хотелось принуждать ее, создавать ей лишние проблемы, но меня беспокоило будущее и наши дальнейшие отношения. Говорить с ней об этом я боялся из страха услышать то, что она могла мне сказать.

Я слишком ее любил и не хотел ничего слышать.

Три часа утра — пора бросить попытки заснуть. Сегодня у двери офиса меня поджидали два репортера. Они шли за мной до самой машины, повторяя имена Троя и Джона Брэдшоу.

Я все время пытаюсь представить, что у меня есть волшебная кнопка. Стоит ее нажать, и я в безопасности, я в прошлом. Не знаю, почему меня так тянет туда — ведь там все и началось. И не настолько я обезумела, чтобы верить, будто в прошлом можно что-то изменить — но там не так страшно.

Когда же, в какой момент это началось? Наверное, в тот Новый год. Да, я даже сейчас помню свои чувства в тот день. Я проснулась и подумала: в этом году все будет по-другому.

Я долго лежала тогда в постели. За окном сгущался туман, и в этом было что-то странное и таинственное. В Палм-Спрингс так редко случается туман, что это казалось неким предзнаменованием.

Я встала с постели и отправилась на кухню, приготовить родителям завтрак. Поджарила французские тосты и отнесла им в спальню.

— С Новым годом, Энди-Пэнди[3], — отец поцеловал меня. Кожа его была горячей и напоминала пересохший пергамент. — Пусть этот год станет для тебя самым счастливым.

Я, словно эхо, произнесла те же пожелания, но сердце мое сжалось. Выглядел он — в чем только душа держится. Таким я видела его теперь каждое утро — с растрепанными после сна седыми волосами.

Я включила телевизор и переключилась на Парад роз. В Лос-Анджелесе моросил дождь, и промокшие ведущие выглядели уныло.

— Может, мы увидим Джина, — сказал отец, — он говорил мне, что собирается пойти на парад.

Я сильно сомневалась, что можно увидеть дядю Джина среди сотен тысяч зрителей, но для папы, который все пытался разыскать его, эти два часа были сплошным удовольствием.

Однако, когда парад закончился, на него напала тоска. Он все похлопывал меня по руке и вздыхал:

— Вот еще один год прошел. Как быстро мчится время, не успеешь оглянуться, как всему конец. Я бы хотел быть лучшим отцом для тебя, Энди-Пэнди.

Я не знала, как его утешить. Я напомнила ему, как славно мы иногда проводили время, как ездили на пикник, как играли в «Кути»[4], мастерили индейскую деревню, которую я выбрала для школьного проекта. Все это вызвало у него улыбку, зато мне самой стало невыносимо грустно. Это воспоминания пятнадцати-, а то и двадцатилетней давности, и на смену им не пришло ничего. У меня возник образ мотылька, распластанного на стене, — как он медленно умирает, потом засыхает и, наконец, падает вниз и обращается в прах.

Весь день отец дремал, а я бродила по дому. Когда мама вернулась с работы, я решила куда-нибудь выбраться.

Для поднятия духа я поехала полюбоваться на самые красивые дома, которые только можно отыскать у нас в округе.

На Андреас-хиллз уже вывесили объявления о сдаче внаем. А перед большим домом в испанском стиле на Стоунхендж-драйв даже висело объявление о продаже. Я остановилась напротив и вышла из машины.

Перед домом стояла женщина, оказавшаяся агентом по недвижимости. По счастью, я с ней раньше не встречалась. Нельзя часто появляться в одних и тех же местах, чтобы не вызвать подозрений, и я старалась быть крайне осторожной.

Женщина улыбнулась мне, и я поднялась по ступенькам.

— С Новым годом, — сказала она, — вы подыскиваете дом?

— Да, — ответила я, — но так трудно найти что-нибудь подходящее. Я просто в растерянности.

— Может, этот понравится?

Она протянула мне проспект и разрешила осмотреть дом.

Я полчаса бродила по комнатам, представляя, как бы все здесь устроила, если б дом был моим. Когда я наконец спустилась по ступенькам, агент поджидала меня внизу:

— Ну как, повезло на этот раз?

— Это, возможно, подойдет, — небрежным то ном произнесла я. — Я обязательно вернусь и посмотрю еще раз. А потом, наверное, покажу его моему жениху и управляющему.

— Я вас прекрасно понимаю, — ответила она с улыбкой.

И было в этой улыбке нечто такое, что мне подумалось, будто все это время она видела меня насквозь.

Остаток дня я провела, собирая то, что назвала своей Доской Сокровищ. Я как-то прочла в книге по самосовершенствованию, что наше подсознание реагирует на изображения, и если собирать фотографии того, о чем ты мечтаешь, то они помогут получить все это в реальной жизни. Я дала себе слово, что с нового года начну делать что-нибудь новое, и прежде всего сделаю эту Доску. Я обложилась журналами и стала вырезать из них все, что мне нравилось, — роскошный «БМВ», старинное кольцо с сапфиром, загородное шале в Швейцарии. Потом наклеила все вырезки на доску для плакатов.

Когда Доска Сокровищ была готова, я прислонила ее к стене напротив кровати. Мой взгляд скользил по фотографиям — изящный дом в колониальном стиле, спящий младенец, лыжный курорт в Уистлере. Слишком сильное испытание — вот так переходить из одной прекрасной мечты в другую.

Ближе к полуночи пришла мама. Меня раздражала ее манера всегда ходить на цыпочках, будто она боялась разбудить отца. Она прекрасно знала, что он не спит. Он уже давно не мог спать больше нескольких минут подряд. Но, просыпаясь, он молчал, чтобы она думала, что он все еще спит. Через стену я слышала все, что происходило в комнате родителей, — как мама раздевается, ложится в кровать, как поворачивается отец. Но все это делалось молча.

Я подумала о том, что в раннем детстве я все время слышала их голоса, сливаясь, они казались мне радостным плеском искрящегося потока, под звук которого так весело и хорошо жить. Но после того как отец покалечился, этот поток начал постепенно мельчать и окончательно иссяк, когда папа заболел раком. Второго января мне надо было выходить на работу. По дороге в больницу я изо всех сил старалась себя воодушевить, говорила себе, что пришел мой год и меня ждут перемены. Я получу повышение, а может, найду работу получше.

Но когда я свернула на Боб-Хоуп-дайв и въехала на стоянку, от оптимизма не осталось и следа. Серое квадратное здание больницы возвышалось надо мной, как волна, готовая обрушиться на меня и раздавить. Я сидела в машине, у меня не было сил пошевелиться. Мне хотелось разрыдаться. Кого я пытаюсь обмануть? Ничего нового в этом году не случится, и ничего хорошего меня не ждет. Ни одна моя мечта не сбудется, ни одно из моих Сокровищ не станет явью. Я останусь в этом городишке навсегда. Работать в отделении «Скорой помощи» этой больницы и когда-нибудь прямо здесь умереть.

Поздно на что-то надеяться. Я уже давно ошиблась везде, где только могла.

В то утро было очень трудно включиться в работу. В одиннадцать доставили пятнадцатилетнего мальчика, пострадавшего в автокатастрофе.

— Мой сын — лучший в классе, — твердила его мать. — Он пойдет учиться в Гарвард, станет врачом. А потом будет работать в больнице, может, в этой самой больнице.

Мне нечего было ей ответить. Я видела, что ничему из этого не суждено сбыться, так оно и оказалось. Он умер к полудню.

В обеденный перерыв сидеть в кафетерии не хотелось. Я взяла бутерброд и вышла на лужайку. День выдался славный, солнечный, но каждый раз, поднимая глаза, я видела больницу. Даже повернувшись к ней спиной, чувствовала на себе ее тень.

Пора было возвращаться на место, хоть я оттягивала этот момент как могла. Мне всегда было страшно идти мимо пациентов к своему столу. Я видела, как они завидовали мне, на лицах читалось: «Почему не она, а я?»