Для наглядности я напомню читателю о двух наиболее величественных символических образах, которые могли появиться только в нашем столетии и которые олицетворяют достигнутый им технологический уровень. Первый — это ставший уже столь привычным образ, нашей голубой планеты, как она впервые предстала перед взором человека, поднявшегося в космос и увидевшего Землю, окутанную тонкой дымкой атмосферы; моря и леса, проглядывающие в разрывах густой облачности, скрывающей континенты. Другой образ — человеческий эмбрион, пульсирующая зарождающаяся жизнь, укутанная в пелену материнских тканей. На первый и равнодушный взгляд, между зеленовато-голубой планетой, скользящей в межзвездном пространстве и розовой, нежно-хрупкой сокровенной плотью зародыша усматривается мало общего. Однако именно в последние десятилетия стала очевидна тесная взаимная связь между состоянием здоровья этих, столь различных внешне, материальных систем. Благополучие обеих отныне взаимообусловлено. Пренебрежительное отношение к земле, загрязнение биосферы, нарушение ее экологического равновесия мстит вредоносным, пагубным влиянием как на нашу собственную форму жизни, начиная с ее эмбриональной стадии, так и на все прочие формы живого на планете. И наоборот, если ребенок, развившийся из крохотного зародыша, не научится бережному и внимательному отношению к окружающему его миру, то его экологическая невосприимчивость лишь ускорит деградацию планетарного целого.
Нельзя забывать о том, что технологический уровень нашей цивилизации делает в принципе возможным, чтобы усилия даже одного человека в течение нескольких часов вызвали глобальную катастрофу, в которой безвозвратно погибнут, по крайней мере, высшие формы жизни. Становится все яснее и то, что и медленное, но широкомасштабное наступление на биосферу способно в несколько десятилетий сделать планету непригодной для нормальной жизни в сегодняшнем понимании этого слова. Короче, и планета как целое, и комочек зародышевого вещества связаны теперь воедино столь глубоко, как никогда прежде в человеческой и земной истории. Таким образом, — отметим это еще раз, — те люди, которые уже осознали необходимость принципиально нового этоса глобального поведения человечества, сталкиваются с ситуацией, когда их точку зрения разделяют сравнительно немногие представители мира академической науки и новейших технологий. И уж совсем редки их единомышленники в сфере индустриального производства.
3. И, наконец, последний по порядку, но отнюдь не по значению фактор. По мере усвоения и осознания учеными ценности образа жизни американской нации возникло чисто американское отношение к обсуждаемой нами проблеме. Оно может показаться проявлением своеобразной идиосинкразии, характерной для этой страны, но по своей глубинной сути оно кажется мне безусловно здравым. Речь идет о скептическом неприятии как научно-технической, так и любой другой формы авторитаризма. Как выразился один проницательный политолог. Дон К. Прайс, американцы обнаруживают особое отношение к науке, корни которого уходят в органично присущую нам политическую философию. С самого начала формирования американского народа его отношение к авторитаризму как принципу социальной организации было однозначно и решительно негативным, а все политические институты Америки формировались с целью предотвращения, блокирования, насколько это только вообще возможно, авторитарных норм и методов правления в общественной жизни. Когда Дж. Пристли, химик-новатор и столь же неортодоксальный теолог и политический публицист, вынужден был бежать из Англии, где темная фанатичная толпа разнесла в клочья его лабораторию и библиотеку, — Т. Джефферсон приветствовал его на американском берегу как диссидента-единомышленника, борца против церковной и королевской тирании. Первые поколения ученых стали преемниками неизбывной и романтической веры в неуклонный общественный прогресс.
Однако, как замечает Прайс, на протяжении нескольких последующих поколений произошел резкий разрыв с этой традицией. По мере того, как число ученых росло, а плоды их труда, прямо или косвенно, изменяли облик нашей повседневной жизни, они стали восприниматься обществом уже не в качестве инакомыслящего меньшинства, а как союзники правящих кругов. Таким образом, хотя большинство американцев сегодня все еще склонно видеть в науке позитивную силу общественного развития, те слои ученых. которые медленно осознают смысл описанного смещения акцентов в общественном сознании и рост его тревожности, — все больше становятся объектом подозрительного, недоверчивого отношения к себе со стороны последнего.
Концептуальная структура «картины мира»
Если мы хотим всерьез разобраться в существе многообразного, мозаичного феномена антинауки, то следует усложнить наш анализ, прибегнув к более тонкому методологическому инструментарию, характерному для современной философии науки.
С недавних пор эта задача стала основной в моей личной профессиональной деятельности. Здесь я намерен очертить, несколько упрощая картину, только контуры такого аналитического подхода, только его основные схематизмы.
Можно выделить следующие содержательные блоки нашего анализа:
1. Поскольку поведение и поступки людей в гуще практической, пропитанной конфликтами, социальной жизни не поддаются простому и однозначному объяснению, то следует обратиться к одному важному выводу из научных исследований в области антропологии, психологии, социологии и истории науки, — а именно к выводу о том, что мнения и поступки людей в значительной степени направляются и диктуются некой моделью мира. Эта модель — как правило, в целом здравая и реалистическая — обобщая опыт и сокровенные убеждения человека и выполняя роль своеобразной ментальной карты, с которой он сверяет свои поступки и ориентируется среди вещей и событий реальной жизни.
К. Гиртц напоминает нам об «особенности человеческого воображения, конструирующего образ реальности таким образом, что (как показал это в свое время М. Вебер) события в ней происходят не в некой нейтральной и безотносительной связи и последовательности, но насыщены смыслом и подчиняются законам этого смысла»[9].
Примером могут служить результаты проведенных в США исследований по проекту «Личностные ценности», показывающие, что важнейшими компонентами индивидуально преломленной общей картины мира являются: патриотизм + религия + национальная безопасность + стабильность + нравственность. Это сочетание может быть суммировано в понятии традиционализма.
2. Сочетание базовых убеждений и представлений, образующих метальную карту мира индивида, совсем не обязательно представляет собой непротиворечивую взаимосогласованную систему. Напротив, в норме чаще всего это сочетание содержит в себе внутренние противоречия, доходящие до самых нелепых и гротескных форм. Но при этом, однако, убоявшаяся система взглядов, как правило, сопротивляется попыткам рационального пересмотра их на предмет нормализации и устранения противоречий. Из исторических примеров вспоминаются: американская практика рабовладения XVIII-XIX вв., уживавшаяся с верой в то, что «все люди рождаются равными», участие в нацистском геноциде опытных и искусных врачей, мнящих себя «целителями общества».
3. Индивидуальный комплекс базовых убеждений не обязательно является неизменным и стабильным во времени. Он способен к значительным изменениям. Нередко люди совершают духовную эволюцию, преодолевая барьеры между радикально различными системами убеждений. Так, например, императрица Екатерина II в молодости считала себя преданной «ученицей» Вольтера и идей Просвещения; позднее же она как-то под горячую руку велела выбросить его бюст на чердак.
4. Для обозначения совокупности личных базовых представлений о мире, составляющих его идеализированную модель, давно уже были найдены удачные, но в наши дни (по крайней мере, в английском языке) несколько затертые и потускневшие термины «мировоззрение» и «картина мира»[10].
