Соберемся мы перед зорькой на улице — в степь идти. Мои бабы все песенницы хорошие. «Заводи, говорю, девчата, какую-нибудь повеселее». На углу Варька нас встречает. «Ну что там у тебя? Спит твой?» — «Лежит, проснулся. Только стал было потягиваться, а я уж оделась уходить». «Варька, говорит, да чи я женатый, чи неженатый?» — «Ну, давайте, говорю, бабы, споем ему:

Доходим до самых зловредных, я говорю: «Дюжей, бабы! Буди их, не давай им разнеживаться!» Как горланут мои девчата — у них в хате аж стекла дрожат. «Еще дюжей!..» Пройдем по улице с песнями — как свадьба: кто не знает нашей повадки, перепугается: что это за игрища такие среди ночи? А оно и не так-то среди ночи, но перед рассветом. Самым хорошим часом — холодком. Петухи поют, в балке родники шумят, ветерок туман сгоняет, несет со степи всякие запахи приятные…

Так. Ну, это я уж не туда загнула. Начинаю чего-то разрисовывать. Хватит. Об этом, может, в другой раз когда-нибудь напишете, а сейчас пишите то, что я вам рассказала. Да глядите, чтоб в точности было, чтобы знали все, как мы тут работаем. Может, у кого такое понятие, что стахановцу в колхозе не жизнь, а масленица, все его уважают, помощь ему со всех сторон, благодарность за его труды, прямо на руках его носят. А оно всяко случается…

1939

В правлении станичного колхоза «Маяк революции» обсуждался вопрос, кого послать в соседний хуторской колхоз «Красный Кавказ» для проверки соцдоговора.

— Надо послать таких, — говорил председатель колхоза, — чтоб не только проверили все до основания, но чтоб и на собрании могли разделать их как следует быть. Конец года — итоги подводим. Самых острых на язык надо подобрать.

— Ну что ж, — предложил бригадир Дядюшкин. — Пошлем опять Капитона Иваныча Печерицу. Этого они всем колхозом не переговорят.

— Печерицу обязательно! — поддержали колхозники. — Главным докладчиком будет.

— Дядюшкина тоже. Запиши Андрея Савельича Дядюшкина.

— По машинам — Коржова.

— Можно еще Сережку Замятина.

— И Василису Абраменко.

— Правильно, этих — по животноводству.

— Так, ладно, — подвел председатель черту. — Из звеньевых надо бы еще одну.

— Пашу Кулькову!

— Кулькову, да. Я сам думал. Подходящая кандидатура. Здесь всем нам житья не дает, пусть и там ее узнают. Так, есть. Ну, и, значит, сверх этого — кому желательно. Сколько на машину поместится.

…В воскресенье с утра у правления стояла трехтонка. Капитон Иванович Печерица, парторг колхоза и заведующий агролабораторией, на правах старшого в комиссии захватил лучшее место в машине, где не так пробирал острый декабрьский ветер, сел прямо на дно кузова, спиной к кабинке, поднял выше головы воротник тулупа. Из воротника выглядывали усы его, покрасневший от холода нос и глаза, темные, карие. К нему под бок примостилась Паша Кулькова, худенькая девушка, рыжеватая, с рябинками на лице. Капитон Иванович укрыл ее полой тулупа. Доярка Василиса Степановна Абраменко, тетя Вася, как ее звали, пышная, румяная казачка, укутавшаяся в дюжину платков и теплых кофт, с трудом вскарабкалась на борт и, вскрикнув: «Ой, мамочка, да пособите же!» — свалилась с борта прямо на ноги Капитону Ивановичу. Кузнец Михайло Потапович Коржов, мужчина такого огромного роста, что всякий раз, когда он появлялся в толпе, казалось, будто кто-то верхом приехал, подковырнул носком сапога к машине валявшийся на дороге камень, стал на него и, задрав ногу через борт, очутился в кузове. Бригадир Дядюшкин и конюх Сережа Замятин, оба в черкесках, в красных бешметах, вынесли из конторы скамейку, поставили ее в кузов, сели на нее, не прячась от ветра, лицом к нему. Сергей зажал в коленях древко знамени, на полотнище которого золотым шелком было вышито: «Лучшему колхозу — переходящее знамя Осташковского станичного Совета».

Кроме комиссии, в машину село еще человек пятнадцать. Закубанский хутор Стукачи, куда ехала комиссия, в свое время выселился из станицы. Там проживало много родичей станичных колхозников, которых можно было навестить, пользуясь случаем.

Последним усадили дряхлого деда Акима Федотыча Штанько, собравшегося в гости к куму-однополчанину. Акима Федотыча проводила из дому к машине старуха, заботливо обмотавшая его поверх овчинного полушубка двумя полотенцами — одним вместо кушака под пояс, другим под воротник, вокруг шеи.

— Э-эх, совсем бы рассыпался дедушка, кабы бабушка не подпоясывала! — сказал Коржов, нагибаясь через борт, беря маленького, тщедушного деда под мышки и втаскивая в машину.

— Значит, так, — сказал председатель, заглядывая в кузов, — ты, Капитон Иваныч, следи, чтоб все в порядке было. Под твою ответственность. Там кто до свата, до кума, — он посмотрел строго на деда Штанько, — чтоб аккуратно гостевали, без лишнего, а то еще на обратном пути из машины повываливаются. Насчет проверки — глядите в оба. Карандаши, блокноты захватили? Передавайте привет ихнему председателю. Андрей Савельич! Передашь брату привет от меня, скажешь — извиняется, что не смог сам приехать: в район вызывают.

— Ладно, скажем.

Шофер Федя Малюк завел мотор.

— Всё?

— Всё как будто.

— Ну, поехали. Держись, дед!..

Хутор Стукачи прозывался так потому, что там много было кузнецов. В тихий, безветренный день, когда подъезжаешь к хутору, еще с парома, километра за два, слышен дробный, звонкий стук молотов о наковальни. Было у хутора и другое название, данное ему землемером при нарезке участка, — Ново-Осташковский, но оно употреблялось только в бумагах, а так все привыкли звать его либо Стукачи, либо просто по имени колхоза — «Красный Кавказ».

Комиссия из «Маяка революции» нагрянула в хутор часам к десяти утра. В правлении не было никого; председатель, завхоз, бухгалтер — все ушли завтракать. Встретила гостей сторожиха. Она попросила их подождать минутку и побежала за председателем.

Гости собрались в круг у конторы правления. Капитон Иванович сбросил с плеч тяжелый, стеснивший движения тулуп, кинул его шоферу в кабинку, остался водном ватном бешмете, — статный, недурной наружности, черноусый, не молодой, но и не старый еще казак. Состоялось небольшое совещание.

— Придется, должно быть, разделиться по отраслям, — сказал Капитон Иванович, — а то не управимся к вечеру.

— Конечно, разделиться, — ответил Дядюшкин. — Каждый по своей специальности.

— Ты, Михайло Потапыч, по инвентарю: ремонт, сохранность и все прочее. Возьмешь с собою еще человек двух. Только гляди, тут у них с этим делом обстоит получше нашего: кузнец на кузнеце, кузнецом погоняет. Копай поглубже, качество проверяй. Тетя Вася пойдет с Сергеем на фермы. Пусть уж они заодно и тягло посмотрят, — так, что ли, Андрей Савельич? Успеете? Ладно. Значит, и конюшни ваши. Действуй, Сергей, смело, не пожалей труда; если найдешь где нечищеного коня, скидай черкеску, бери щетку-гребенку и чисть. Покажи им, как работать надо. Паша останется с нами. Мы с нею и Андреем Савельичем займемся бригадами, семенным фондом и всем остальным. Так? Кто раньше управится — присоединяйтесь к нам.

Из хаты на другой стороне улицы, напротив правления, вышел, застегивая длинную кавалерийскую шинель, председатель колхоза Николай Дядюшкин, родной брат Дядюшкина из «Маяка революции», демобилизованный недавно младший командир.

— Хозяин идет, — сказал Коржов.

— Молодой хозяин, — заметил Капитон Иванович. — Трудно ему здесь приходится. Но он вроде парень не промах. А? Как думаешь, Андрей Савельич, вытянет братуха колхоз?

— Кто его знает, — пожал плечами Андрей Савельич, — как сумеет народ повернуть.

Николай Дядюшкин, широко улыбаясь, поздоровался за руку сначала с братом, потом со всеми остальными.