— Прибыли? Очень хорошо. Давно ждем. Ого, как вас густо, — всем колхозом привалили! Приехали, значит, к нам ума-разума подзанять, поучиться, как надо хозяевать? Прекрасно! Всегда рады помочь людям.
Капитон Иванович обернулся к своим:
— Слыхали? Вот вам и молодой. Тоже с подходом… А что ты думаешь, Коля, — может, и на самом деле придется какой-нибудь опыт перенять. Мы не отказываемся. Бывает. Вот летом ездили наши в «Восход», вернулись — рассказывают: сроду не видали такого дива, как это можно пчелиным медом вместо колесной мази обходиться, а там на практике пришлось повидать. В одной бригаде у них брички целое лето не мазали, а мази и в помине нету. Бригадир узнал, что комиссия приехала, испугался, как бы не догадались брички проверить, выдал ездовым с кухни два кило меду, велел медом помазать да еще приказал: «Если будут спрашивать, почему желтое, говорите — солидол переработанный». Наши так бы, пожалуй, и недоглядели — кухарка их выдала. Сели обедать, она подала вареники с вишнями и говорит: «А подсластить нечем — извиняйте. Держала кувшин меду про всякий случай, да наши шалопуты додумались брички мазать — забрали у меня». Как — брички? Кинулись туда, сняли колесо, пальцем на язык, — верно, мед. Приехали, рассказывают: «Вот такую рационализацию видали».
Дядюшкин-младший, не обижаясь, посмеялся вместе с гостями, похлопал по плечу Капитона Ивановича:
— Валяй, валяй, дядя Капитон! Нам это не вредно.
Хуторская жизнь — вся на виду. Стукачи — небольшой хутор, в нем всего одна улица. Хаты стоят двумя ровными шеренгами, окруженные со всех сторон голой зимней степью, а клуб и правление колхоза — посредине хутора, на пригорке. Отовсюду видно, если кто-нибудь подъезжает к правлению. Минут через десять у машины собралась толпа.
— Здорово, сосед!
— И ты, сваха, тут? Доброго здоровьечка! Что ж одна приехала? А сват Петро?
— Здравствуй, мамо!
— Здравствуй, здравствуй, доченька! И Федюшку привезла? Внучек мой родненький! Давай его сюда.
— Ого, Капитон Иваныч! Живой, крепкий? Опять к нам?
Когда переговорили с родичами о всяких домашних делах и народу собралось больше, Капитон Иванович сообщил, зачем они приехали. Сам он отрекомендовался председателем проверочной комиссии, колхозников, приехавших с ним, представил как членов. Тут же рассказал, каким порядком наметили они произвести проверку. Дядюшкин-младший объявил, что вечером в клубе состоится общее собрание.
— Та-ак… Значит, сегодня опять кой у кого штаны затрясутся? — сказал один из хуторских колхозников. — Как в прошлый раз у завхоза Юрченки, — ищет блокнот, а сам руками в карманы не попадает.
— Нет, сегодня хуже будет. Все отрасли проверим.
Завязалась легкая словесная перепалка.
— Так и много же вас приехало! Трудно будет с вами сражаться.
— Ничего, ребята, не робей! Мы — дома, в своей хате и кочережки помогают. Вот когда к ним поедем, там достанется. Заклюют!
— А мы пошлем еще больше — две машины нагрузим.
— Где они у вас — две машины? Разве уже исправили ту, что Юрченко разбил, когда за зайцем гонялся?
— Исправили. Пятьсот рублей на его счет записали. Давно уже на ходу. Ты, Капитон Иваныч, будешь три года того зайца вспоминать.
— А это что ж у вас на машине — переходящее знамя? Не нам ли, случаем, привезли?
— Да, когда-то было у вас. Узнаете?
— И обратно к нам возвращается?
— Ну, ясно, они его здесь оставят. Чего ж его возить туда-сюда. Все равно ведь приедем, заберем.
— Кишка у вас тонка забрать знамя, — ответил Капитон Иванович. — Оно уже к нам привыкло… Насчет знамени я вам, товарищи колхозники, такую резолюцию передам, если это вас интересует: тогда отберете вы у нас знамя, когда у вашего рябого быка, которому Митька Стороженко хвост оторвал, на том самом месте новый хвост вырастет, — никак не раньше.
— Вот шут его дери! Уже пронюхал! Ведь это вчера только случилось.
— Слухом земля полнится. Нам по телефону позвонили.
В спор вмешался дед Штанько. Он закоченел в пути, но в хату до кума не спешил — порядка не ломал.
— Жнамя нам никак нельзя терять, — прошамкал он, растирая шерстяной варежкой почугуневшие щеки, мокрые от слез. — Оно и раньше так было: ежели полк швое жнамя потеряет, так и полк рашпущают. Вот как было.
— Ну, этого, дедушка, с нами не случится, — ответил Капитон Иванович. — Кто отберет знамя — они? А ну-ка, поглядите на них получше: похожи они на таких героев? Вот можно прямо с конторы начинать. Порожки развалились, и поправить некому, — нам, что ли, своих плотников прислать? Чистилки для сапог не имеется, — это культура такая? А в кабинетах я хоть еще и не был, так с прошлого раза помню: печка облупилась, дымит, в стенке дырка, кирпичи вываливаются прямо над главным бухгалтером, плевательниц нет, курят все. Правильно? Ну вот. Как там бухгалтера вашего — не убило еще кирпичиной? Нет, живой, идет… Здравствуй, товарищ бухгалтер! О тебе речь как раз зашла. Беспокоились о твоем здоровье.
— Нету уже дырки — замазала. И печку поправила, — отозвалась с крыльца сторожиха, она же уборщица конторы. — Надо сначала поглядеть, а потом говорить. Ну и дядька Капитон! Погоди, приедем к вам!..
Смущенная хохотом колхозников, закрылась шалью и юркнула в дверь.
Дядюшкин потянул Капитона Ивановича за рукав.
— Что ты навалился на них с места в карьер? Давай уж по порядку — идти так идти.
Дядюшкин-младший, все так же широко улыбаясь, пригласил гостей погреться.
— Дядя Капитон! Зайдемте ко мне, посидим. Вы, может, выехали из дому натощак? Закусите сначала?
— Нет, этим нас не возьмешь! — отмахнулся Капитон Иванович. — Закусить, выпить — знаем это! Натощак способнее — злее будем, больше недостатков подметим. Ты, товарищ председатель, побеспокойся лучше, чтоб все люди на местах были. Сейчас пойдем. Тетя Вася! Михайло Потапыч! Начинаем, пошли. Сбор к четырем часам в клубе. Записывайте там все. Фактов, фактов побольше, они факты не любят.
Площадь у правления колхоза опустела. Коржов с двумя колхозниками из «Маяка» пошли к инвентарному двору, за ними — вереница хуторян. Василиса Абраменко с Замятиным, тоже окруженные толпой колхозников, направились к животноводческим фермам в конец хутора. Дядюшкин-младший пошел с Капитоном Ивановичем и с братом.
— Ты, Коля, сейчас не затевай ничего, — сказал ему уже серьезно, без всегдашней своей усмешки, Капитон Иванович. — Мы дома позавтракали, есть не хотим. Лучше попозже, после проверки, а то не управимся. Ну, как тут у тебя? Рассказывай.
Николай Дядюшкин, шедший позади Капитона Ивановича, прибавил шагу, встал между ним и братом.
— Малость поправляются дела. Кое-что привели в порядок. Двух мертвых душ из правления выставили. Теперь у нас завхозом Иван Григорьич. Вот на животноводстве еще безобразие большое. С Пацюком неладно. Вы их, животноводов, на собрании сегодня продерите покрепче, чтоб почувствовали… Мы же, имейте в виду, не готовились нисколько, у нас все начистоту. Иван Григорьич говорит мне вчера: «В бане у нас грязно, может, послать девчат, пусть приберут?» А я ему: «Очковтирательством заниматься? Брось! Сам поведу, покажу». Федор Сторчак начал было пшеницу из сеялки выбирать, — как сеял озимку, так и осталась, проросла в ящике, — я наскочил: «Отставить! — говорю. — Раньше надо было это делать. Проросла, так нехай уж и заколосится к приезду комиссии».
— Ничего, — сказал Андрей Савельич. — Мы им сегодня всыплем. Да и тебе заодно — чтоб не распускал вожжи. Это ж позорище — быку хвост оторвать!.. Ну, пойдем к амбарам, показывай семена.
Холодный декабрьский день. Над хутором плывут серые тучи. Срываются снежинки. Ветер меняется: то вдруг дунет порывом с севера, то повернет с запада, то совсем утихнет. Тучи опускаются ниже, сразу темнеет, будто уже вечер. Что-то готовится в небе. Ночью, вероятно, повалит снег, завьюжит, ляжет зима.
Михайло Потапович Коржов, застегнув на все крючки полушубок, ходит по инвентарному двору между рядами сеялок, борон и культиваторов. От него не отстают ни на шаг кузнецы «Красного Кавказа», колхозники, детвора — всего человек с полста. Коржов среди них — огромный, плечистый, на голову выше самых высоких хуторян.
