Когда же утихло смятение, вызванное слоном, стал я разыскивать ту стройнотелую, но не мог найти — ведь не знал я ни имени ее, ни рода, ни где она живет, и, с опустошенной душой, блуждая, словно видьядхар, утративший знания, кое-как добрался я до жилища наставника. И был я тогда словно в тяжком забытьи, и содрогался при мысли о том, что пропала моя любовь, и вспомнил, какое испытывал счастье, держа ее в объятиях. Время шло, и неотвязная Дума, словно из сострадания, свойственного добрым женщинам, убаюкала меня, открыв мне надежду на встречу с прекрасной. Но не было ничего слышно о ней, и я, с истерзанным сердцем, мучаясь душой, упал на ложе, и все более жестокой становилась моя боль. Вместе с мужеством моим иссяк и день. Зашло солнце, лотосы закрыли свои чаши, и ужас лег на мое лицо, и словно вместе с моими мечтами о любимой разлетелись неразлучные пары ратханг. Затем поднялся Месяц, лучший друг бога Любви, благовестное пятнышко на челе Востока, праздник для очей счастливцев, повелитель ночи. Раскинул он свои напоенные живительной амритой лучи, а меня они обожгли, словно пламя, и сиянием своим, порождающим надежды, убил во мне всякую надежду на жизнь.
Тут один из моих соучеников, видя, что пришел я в отчаяние и тело мое в лунном сиянии, словно на костре жаждущее обрести смерть, обратился ко мне: «Почему это ты так несчастен? Не видно, чтобы ты был болен или ранен, а если одолеваем ты жаждой богатства или любви, то послушай, что я скажу тебе. Те богатства, которые от чрезмерной алчности добываются похищением чужого имущества или с помощью обмана, не прочны. Деревья, источающие яд богатства, коренятся в грехе, и рождают плоды грехов и под их тяжестью вскоре рушатся. На земле стремление к деньгам порождает лишь мучения, связанные с приобретением тех денег, а на том свете великую адскую муку до той поры, пока светят звезды и месяц. Любовь же если недостижима, то обращается в пагубу, а если незаконна, то становится предвестником адского огня. Предприимчивый и энергичный человек благодаря добрым делам в прежних рождениях, обладающий умом и трезвостью, достигает успеха и в богатстве, и в любви, не то что трус, вроде тебя! Так что, любезный, укрепи мужество и ступай к успеху в желанном!»
Не помню уж, что я ответил на эти слова, но, скрыв свои надежды, провел ночь спокойно, а потом пришел сюда в надежде, что, может быть, живет она в этом городе. Пришел я сюда и увидел тебя с петлей на шее, а когда был ты вызволен из петли, узнал о твоей беде и поведал о своем горе. Вот так, друг, пытался я разыскать ту стройную, а ведь ни имени ее, ничего другого о ней не знаю. Но как же ты, как недостойный трус, бросил всякие, даже самые естественные для мужественного человека попытки добыть свою Мадиравати, хотя она и в пределах досягаемости? Или не слыхал ты никогда сказания о том, как Рукмини, хоть и отдана была за повелителя чедиев, оказалась похищенной Хари?» [247].
Пока говорил все это мой друг, пришла туда предшествуемая музыкантами Мадиравати в сопровождении родни, чтобы принести в возвышавшемся в этом месте храме, посвященном — семи Матерям, жертву Каме. И сказал я другу: «Обычно накануне свадьбы приходят сюда девушки, чтобы восславить Каму. Потому-то я и сделал петлю на баньяне перед храмом — пусть, мол, придет она сюда и увидит меня, умершего ради нее». А мой друг сказал мне тут: «Давай-ка поспешим войти в храм, спрячемся за Матерями[248]. Посмотрим, может быть, выпадет нам какой-нибудь удачный случай!»
Согласился я с другом, предлагавшим это, вошли мы с ним в храм и там притаились. После этого медленно подошла к входу в храм Мадиравати, сопровождаемая свадебными песнями и пожеланиями счастья. А затем вошла она в храм, попросив всех остаться снаружи, одна, чтобы попросить у Камы исполнения сердечного желания. Когда же все подруги и слуги оставили ее, вознесла она хвалу Каме, а после произнесла: «Зачем ты, о Живущий в сердце, не дал мне милого, который лежит у меня на сердце? Ведь знал ты об этом, а разлучил меня с ним! Зачем ты меня убил? Если не может быть он супругом моим в этом рождении, то смилуйся надо мной, супруг Рати, — пусть будет он мне мужем в другом рождении! Сжалься надо мной и сделай так, чтобы хоть и в другом телесном облике, но чтобы был моим повелителем этот достойный сын брахмана!» И при этих словах, которые мы оба слышали, у нас на глазах девушка в смятении делает из сари петлю и надевает себе на шею, желая разлучиться с жизнью.
«Ступай, — сказал мне друг, — покажись ей и сними петлю с ее шеи». При этих словах друга бросился я к ней: «Не надо! Не торопись, любимая! Вот тот перед тобой, о ком просишь ты ценой своей жизни! Вот перед тобой раб твой, любовь которого проявилась в минуты опасности». Произнося все это прерывающимся от счастья голосом, спешил я освободить красавицу от петли, и, пока она, уже видя меня, все еще находится где-то между радостью и ужасом, друг торопливо прошептал мне: «Уже спустились сумерки — давай выйду я отсюда в одежде Мадиравати и уйду с ее слугами, а ты, одев красавицу в мою одежду, уходи с ней через другую дверь и ступай с ней, пока ночь позволяет идти незамеченным, в другую страну. А обо мне не беспокойся — устроит судьба мое благополучие». С этими словами мой друг, обменявшись с Мадиравати одеждой, вышел из храма и ушел в темноте в окружении ее спутников, а я с Мадиравати, венцом бесценных драгоценностей, выскользнул через боковой ход. И за ночь прошли мы целую йоджану[249], а утром перекусили и уже при свете дня добрались до города Ачалапуры, где некий добросердечный брахман, сжалившись над нами, приютил в своем доме и вскоре совершил над нами свадебный обряд, как и полагалось по обычаю.
Вот живу я там, счастливый тем, что осуществилось желанное мной. И тревожила меня только мысль о том, что же случилось с моим другом. И вот как раз сегодня, в день летнего солнцестояния, пришел я сюда, на Гангу, совершить омовение и увидел вдруг моего бескорыстного друга. Долго мы в изумлении обнимались, а когда стал я расспрашивать его, что с ним было, ты, божественный, подъехал. Узнай, сын повелителя ватсов, что стоящий со мной брахман и есть тот самый мой истинный друг, которому обязан я и жизнью самой, и обретением возлюбленной».
Закончил на этом свой правдивый рассказ один брахман, и спросил тогда Нараваханадатта другого: «Благодарен я, но расскажи теперь ты, как сумел выпутаться из такого трудного положения. Трудно ведь найти такого, подобного тебе человека, чтобы не считался он ради друга со своей собственной жизнью».
Выслушав вопрос сына повелителя ватсов, другой брахман начал рассказывать свою историю:
«В то время, когда вышел я из храма в нарядах Мадиравати, приняли меня ее спутники за нее, окружили, усадили в паланкин и, охмелевшие от вина, плясок и музыки, унесли в пышно разукрашенный дом Сомадатты. А там уже было полным-полно всего и всякого: в одном конце сложены груды наилучших одежд, в другом — украшения, здесь уже кончили приготавливать праздничные яства, там сооружают свадебный алтарь, тут поют служанки, там собрались странствующие певцы, а еще где-то толпились брахманы, ждавшие наступления благословенного момента. Слуги, захмелевшие от праздничного питья и принявшие меня, скрытого под свадебным покрывалом, за невесту, поместили меня на ночь в какой-то покой, и только присел я там, как был окружен множеством женщин, радостно хлопотавших по случаю устройства свадебного обряда.
В этот момент послышался у двери мелодичный перезвон ожерелий и браслетов, и вошла в покои какая-то девушка со своими служанками — словно у змейки, на голове у нее сверкал драгоценный камень[250], было на ней белоснежное чоли[251], точно волна океанская, украшенная жемчугами пены, а сама она, в жемчужном ожерелье, исполненная красоты и прелести, подобна была лесной богине, представшей передо мной в гирляндах из наилучших цветов, и руки ее казались гибкими лианами, пальцы — еле раскрывшимися бутонами. Подсела она ко мне, думая, что я — ее дорогая подруга, и я вдруг увидел, что ведь это же сама похитительница сердца моего явилась ко мне, та самая, которую я встретил, когда приходила она совершить омовение на озере Шанкхахрада, та самая, которую спас я от слона, чтобы тут же потерять ее в толпе. «Что это? Наваждение какое-то, сон или явь?» — переполненный радостью, подумал я при виде своей возлюбленной.
