Собрались вокруг брахмана старейшие из дваждырожденных и уговаривали: «Разве не знаешь ты, брахман, которому ведомо и близкое, и далекое, что жизнь человеческая зыбка, счастье мирское нестойко, как пузыри на воде, как города из облаков? Ведь даже цари, наполнившие землю своими армиями, а сами возлежавшие на ложах, разукрашенных драгоценностями, поставленных на крышах дворцов, стены которых гудели от сладостных песен, умащавшиеся сандалом, не могли избежать смерти и один за другим отправлялись на кладбище, оглашаемое рыданиями сопровождающих в похоронных процессиях, и их с закаченными глазами возлагали на огненное ложе, пожирающее плоть, а потом останки их растаскивались шакалами. Уж как иным людям-то избежать этой судьбы? Что же ты, мудрый, рыдаешь, обнимая этот труп?» Кое-как уговорили они его оставить тело сына и, положив на носилки, в сопровождении рыдающих друзей и родни, убитых таким несчастьем, доставили его для совершения над трупом последних обрядов на кладбище.

А в то же время жил в хижине на том кладбище старик йог из пашупатов[206], и было тело его от старости и чрезмерных подвигов истощено так, что видно было, как словно из боязни, что распадется оно, окутывали его будто сеткой вены и жилы. Имя его было Вамашива. И оттого, что весь он был покрыт волосами, белесыми от пепла, и на голове у него были уложены жгутами ярко-желтые, как молнии, волосы, называли его Новым Шивой. Вот этот йог, услыша издали шум толпы, и обратился к жившему с ним ученику, принявшему на себя обет питаться только тем, что подадут, — а был тот ученик и глуп, и пройдоха, и себялюбец и гордился своими успехами в самососредоточении, в йоге и прочем: «Встань, ступай и узнай, что случилось, и тотчас же возвращайся— не слышал я прежде таких рыданий!» Ученик же был обижен на учителя за то, что тот бранил его, и так ему ответил: «Не пойду я! Ступай сам! Пришло время мне за милостыней идти».

«Что за дурень, думающий только о своем брюхе! — закричал на него наставник-.— Тьфу на тебя! Еще и половины дневной стражи не прошло! Какое же это время милостыню собирать?» Разъярился при этих словах никчемный ученик да и говорит подвижнику: «Тьфу на тебя, старая развалина! Ты мне не учитель, я тебе не ученик! Ухожу я от тебя! Вот твоя плошка!» И с этими словами бросил он перед йогом посох и чашу для подаяний и убежал. Усмехнулся йог, вышел из хижины и пошел туда, куда принесли для сожжения тело брахманского сына. И, видя, как оплакивает народ погибшего в цвете юности, задумал этот йог, измученный дряхлостью, войти в тело юноши. Быстро отошел он в сторону и громко разрыдался, а затем пустился в пляс, делая соответствующие телодвижения, а после этого с помощью йоги избавился от своего тела и, в жажде обрести молодость, проник в тело юноши. А тот был уже и убран, и приготовлен к сожжению, да вдруг обрел жизнь, встал и потянулся. При виде этого все родичи закричали: «Он живой, он живой!» — и все тут радостно зашумели.

А тот могущественный йог, вошедший в тело юноши, не желая отказываться от принятого когда-то обета, так их обманул: «Когда попал я на тот свет, то Шарва, вернув меня к жизни, сказал, что следует мне наложить на себя обет великого пашупаты. Теперь должен я пойти в уединенное место и выполнить этот обет, иначе не будет мне жизни. Расходитесь и вы!» Так объяснил он, твердый в своем решении, всем, кто там был, что с ним случилось, и отослал их всех, охваченных и радостью, и горем, по домам, а сам бросил прежнее свое тело в яму. Став таким образом юным, ушел великий подвижник оттуда куда-то в другое место».

Поведав эту историю царю, пока тот шел во мраке ночи, ветала снова задал вопрос: «Скажи мне, царь, почему этот повелитель йогов, вселясь в чужое тело, сначала зарыдал, а потом заплясал? Очень мне это любопытно!» Выслушав вопрос веталы и помня о его проклятии, нарушил молчание царь, и ответил ветале лучший из мудрых: «Слушай, вот какие чувства испытывал подвижник: «Долго с этим телом я жил, с ним достиг волшебства, в детстве моем лелеяли его отец и мать, а теперь я его покидаю». Вот чем огорченный, плакал старик подвижник. Трудно ведь избавиться от любви к своему телу. «Вхожу я в новое тело и смогу свершить еще больше!» — радуясь этому-то, он и плясал. Кому ж не хочется быть молодым!»

Выслушав царя, исчез с его плеча ветала, вселившийся в мертвое тело, и снова вернулся на дерево шиншапа, а царь опять пошел за ним, неколебимый в решении принести его, куда условлено. И в конце времен не поколеблется стойкость сильных духом, превосходящая стойкость гор!

Вот идет царь-герой в кромешной тьме, по этому ужасному кладбищу, сквозь ночь, подобную злобной ракшаси[207], сверкающей глазами погребальных костров, и доходит снова до того ужасного дерева шиншапа, снимает с него мертвеца с вселившимся в того веталой, взваливает на плечо, и только начинает свой путь, как тот, как и прежде, заговаривает с ним: «Утомился от этих хождений взад и вперед я, царь, но не ты. Вот задам я тебе сейчас очень трудный вопрос. Слушай же об отце, женившемся на дочери, и сыне, женившемся на матери, и о родстве их детей

Был в южных краях правитель небольшого царства. Имя его было Дхарма, и имел много родственников, а сам он был оплотом добродетельных. Жена его, Чандравати, была родом из Малавы и высокого происхождения, истинное украшение благородных женщин. Родилась у них единственная дочь, которой дали имя Лаваньявати, что означает «прелестная», и дали ей это имя по праву. Но как только достигла она того возраста, когда замуж выдают, свергли царя Дхарму с престола предатели — сговорившиеся родственники и разделили между собой его царство.

Спасая жизнь, бежал Дхарма из своей страны с женой и дочерью темной ночью, захватив драгоценности. А направился он в Малаву, во дворец тестя. Когда достигли они леса на Виндхийских горах и он с дочерью и женой вступил в него, ночь, сопутствовавшая им, распростилась с царем, пролив капли росы, как слезы, а над горой Востока уже взошло Солнце, простирая лучи, словно предостерегающие руки: «Не входи в этот лес, полный разбойников!» Шел царь с женой и дочерью пешком, и ноги их были изранены жесткими стеблями куши[208], и наконец добрались до поселения бхилов, полного расхитителей чужих жизней и добра и похожего на крепость бога Смерти, к которой не отваживались приближаться добродетельные.

Еще издали увидав царя и желая лишить его одежды и украшений, множество шабаров, вооруженных различным оружием, кинулось на него, а царь Дхарма, заметив их, велел жене и дочери: «Бегите в лес! Ведь прежде всего эти варвары кинутся на вас!» Повинуясь царю, в страхе кинулась царица с дочерью в лесную чащу, а сам он, хотя и был вооружен всего лишь мечом и щитом, геройски бился и сразил многих шабаров, осыпавших его стрелами. Тогда по велению их предводителя вся деревня кинулась на него — разбили шабары его щит на куски и убили царя. Царица же все видела, укрывшись в лесу за лианами: и как шайка разбойников убила ее супруга, и как удалилась, унося украшения. Спасаясь, в смятении бежала Чандравати, пока не попали она и дочь в другой далекий лес, в котором тень от вершин деревьев, словно путники, истомленные полуденным зноем, словно странники, ищущие прохлады, припала к земле у корней. Увидала царица под деревом ашока[209] прудок, заросший лотосами, и уселась там с дочерью, убитая горем, заливающаяся слезами и усталая.

А в это время приехал верхом на коне поохотиться живший неподалеку вождь какого-то племени вместе со своим сыном. При виде оставленных в пыли женских следов Чандасинха — так звали этого вождя — сказал своему сыну, Синхапаракраме: «Пойдем вслед за этими красивыми и счастливыми следами, и когда мы догоним этих женщин, то выбери из них ту, которая тебе по нраву». Ответил ему на это сын: «Та, у которой маленький след, та и будет мне женой. Она, наверное, по возрасту младше, а та, у которой след больше, старше и поэтому годится тебе». Возразил сыну на это Чандасинха: «Что это ты говоришь, почитаемый? Ведь совсем недавно ушла на небо мать! Как думать мне о другой жене, когда совсем недавно потерял я такую хорошую жену?» Но не согласился с ним сын: «Не говори так, батюшка, — пуст дом без хозяйки! Не приходилось ли тебе слышать шлоку, что Муладева сочинил?