Так прошло два или три дня, когда однажды ночью она, объятая страхом и стыдом, истомленная нестерпимой разлукой, утратившая надежду на встречу с недостижимым возлюбленным, исхудавшая и побледневшая, словно повинуясь зову месяца, который просунул свои лучи-пальцы через решетку окна, будто подзывая ее, вышла, когда вся прислуга спала, из дома, готовая к смерти, и пошла к пруду, находившемуся в саду при доме и скрытому деревьями и лианами. Там стояло богато украшенное изваяние Чанди, покровительницы их рода, поставленное Артхадаттой. Приблизилась она к грозной богине, склонилась перед ней, вознесла ей хвалу и взмолилась: «Коли не может Камалакара быть моим мужем в этом рождении, то пусть станет он им в следующем!» И, произнеся такие слова, делает она из своей одежды петлю на суку дерева ашоки. А тем временем верная подруга ее, оставшаяся в спальне, проснулась и, не видя госпожи своей, в поисках кинулась по воле случая в сад. Увидела, что Анангаманджари уже надевает себе на шею петлю, и с криком: «Не делай, не делай этого!» — подбежала и разрезала петлю. Анангаманджари при виде подруги, сорвавшей с нее петлю, кинулась в неизбывном горе на землю и, когда подруге удалось кое-как успокоить ее, на расспросы ответила ей вот что о причине своего несчастья: «Невозможно мне встретиться с возлюбленным, милая Малатика, и нет мне, зависящей от других, большего счастья, чем смерть!» И, произнеся эти слова, палимая ранами от стрел Ананги, бестелесного бога любви, она, убитая отчаянием, упала в обморок.

«О, горе! — зарыдала Малатика. — Воистину невозможно противиться велениям Смары! Вот в какое состояние привел он мою подругу, смеявшуюся над слабостью других женщин». Так и по всякому еще иному причитая, Малатика привела подругу в чувство, обрызгав ее холодной водой, овевая ее и всякими другими способами, и, чтобы умерить пламя страсти, устроила она для Анангаманджари ложе из листьев лотоса, а на сердце ей положила холодный как снег венок. И тогда та, заливаясь слезами, проговорила: «Нет, подружка, ни венком холодным, ничем другим не смирить бушующее во мне пламя. Если хочешь меня видеть живой, то придумай какой-нибудь способ, чтобы встретиться мне с любимым, — только так можно загасить это пламя».

С любовью отвечала ей на это Малатика: «Ночь уже почти кончается, подружка! Утром же устрою я так, — чтобы привести сюда твоего милого! Ты же соберись с силами и вернись к себе». Довольна была Анангаманджари ее обещанием, и, сняв с шеи ожерелье, подарила ей, и промолвила: «Ступай теперь к себе, а утром пусть сопутствует тебе удача!» И с этими словами удалилась она в спальню.

Когда же наступило утро, пробралась Малатика, никем не замеченная, в дом к Камалакаре и, разыскивая его, нашла юношу в саду под деревом, мечущегося на ложе, устроенном из лотосовых листьев, увлажненных сандаловым маслом, и рядом с ним друга верного, который пытался, овевая его листьями кадали[199], успокоить пламя сжигавшей его страсти. «Неужели от разлуки с ней он в таком состоянии?» — подумала она и, решив все вызнать, осталась в укрытии, а в это время обратился к Камалакаре его друг: «Взгляни хоть на мгновение на этот прекрасный сад! Утешь свое сердце! Нечему здесь печалиться». Ответил на это другу брахманский сын: «Если похитила сердце мое купеческая дочь Анангаманджари, то что я буду успокаивать — пустое место? А Смара, увидав, что сердце мое похищено, воспользовался этим и обратил меня в колчан для своих стрел. Помоги мне добыть эту похитительницу сердца — делай что хочешь!» Когда кончил говорить Камалакара, вышла к нему обрадованная Малатика, сомнения которой рассеялись, и заговорила: «К тебе, счастливец, послала меня Анангаманджари, и вот какое ее послание, и без слов ясное, я сообщу: «Что же это за добродетельный человек, который силой врывается в сердце красавицы и, похитив душу, исчезает?» Любопытно, что даже теперь она за похищение души готова вам отдать и тело свое, и жизнь. И днем, и ночью издает она исполненные горькой боли стоны, словно вырывается наружу дым от бушующего в ее сердце огня, разожженного богом любви, и беспрерывно текут по ее лицу черные от сажи слезы[200], будто черные пчелы ползают по лотосу, привлеченные его ароматом. Если ты хочешь, то скажу я то, отчего вам обоим будет благо».

«Милая, слова твои хотя и утешительны, но повергают меня в страх — они говорят, что моя возлюбленная во власти отчаяния. На тебя вся надежда — сделай как хочешь», — отвечал Малатике Камалакара. А она ему на это так сказала: «Сегодня ночью выведу я тайком Анангаманджари в сад ее дома, а ты жди снаружи. Я уж найду, как тебя провести туда, а там и встретитесь вы, как вам того хочется». Так она обрадовала брахманского сына, и, выполнив поручение, пошла к Анангаманджари, и ту обрадовала тем же.

Вот уж и день подошел к концу, и Солнце, влюбленное в Вечернюю зарю, куда-то скрылось с нею, Восток уже украсил чело благодатным пятнышком Луны, а белые, чистые лилии вдруг радостно раскрылись, словно произнося: «Богиня счастья Шри покинула лотосы и вернулась к нам». Исполненный любовью Камалакара, завершив приготовления, потихоньку отправился ночью к входу в сад при доме его возлюбленной. Тем временем Малатика исхитрилась провести в сад Анангаманджари, в терзаниях проведшую день, и посадила ее в рощице манговых деревьев, а потом пошла за Камалакарой и его привела туда же. Он кинулся к возлюбленной, как изнывающий от зноя путник кидается под тенистую сень деревьев, и когда Анангаманджари заметила его, то в порыве страсти утратила всякий стыд и бросилась ему на шею: «Куда ты идешь? Наконец-то ты мой!» Не вынесла она этой чрезмерной радости, и тотчас же остановилось у нее дыхание, и она умерла. Упала Анангаманджари на грудь земли, словно бурным ветром сорванная лиана! Удивительны прихоти любви, страшны ее последствия!

При виде этого Камалакара, точно громом пораженный, прошептал: «О, горе! Что же это?» — и тоже замертво упал на землю. Придя через некоторое время в себя, взял он любимую на колени, и обнимал, и целовал, и рыдал над ней, пока не разорвалось с треском изнемогшее от тяжести горя сердце его. Видя, что нашли кончину эти двое влюбленных, оплакиваемых Малатикой, словно от горести скончалась и ночь.

Утром же, узнав от садовников о случившемся, родные и друзья возлюбленных собрались туда, одолеваемые стыдом, удивлением, горестью и сомнениями, и не знали они, что делать, и долго стояли, от горя понуря головы. Воистину, дурные женщины — вот причина семейных несчастий! Как раз в это время вернулся из Тамралипти от своего отца Маниварман, муж Анангаманджари, жаждущий поскорее обнять жену. Вот дошел он до дома свекра и, узнав, что случилось, с глазами, полными слез, бежит в сад, а там видит он жену, лежащую в объятьях другого, и он, страстно любивший ее, падает мертвым, сожженный огнем горя. И все, кто был там, зарыдали, и поднялось смятение, и горожане, узнавшие об этом, пришли туда, потрясенные случившимся.

И тогда обратились ганы[201] к богине Чанди, изваяние которой прежде было поставлено Артхадаттой, отцом Анангаманджари, и сказали ей: «В беде, Благостная, тот самый купец Артхадатта, в тебя верующий, который твое изображение воздвиг. Смилуйся над ним!» Услышав это от своих слуг, она, Защитница, Возлюбленная Шанкары, повелела: «Да будут живы они, погибшие от оружия Ананги!» И тотчас же все они, будто очнувшись от сна, по ее милости поднялись, живые и избавленные от власти Манматхи. При виде этого чуда все люди обрадовались, Камалакара, потупив голову от стыда, ушел домой, а Артхадатта, взяв с собой похищенную было у него смутившуюся дочь Анангаманджари с ее мужем, торжествуя, ушел к себе домой».

Так закончив по дороге в ночном мраке эту повесть, опять ветала заговорил с царем: «Скажи мне царь, кто из них больше был охвачен страстью? Если зная, не скажешь, то вспомни о проклятии!» Так отвечал ветале Тривикрамасена: «По-моему, больше всех был страстью охвачен Маниварман. У двух других страсть зрела со временем, и до такой степени были они влюблены друг в друга, что все так и должно было случиться. Маниварман же до такой степени был покорен страстью, что, когда увидел жену мертвой в объятиях другого мужчины, вместо того чтобы разгневаться, взял да умер от горя». И пока царь говорил это, повелитель ветал, конечно же, сбежал с его плеча на свое место на дерево, и Тривикрамасена опять пошел за ним.