— Нет, но…

— Когда ты говоришь о боли, то подразумеваешь именно это, верно? А что касается удовольствия…

Она замолчала и внимательно посмотрела на него искрящимися глазами.

— Я ужасно медлила, прежде чем наконец решила выйти замуж, не так ли? — спросила она. — Возможно, я также слишком медлила, когда нужно было пользоваться всеми преимуществами замужества. Мне очень жаль. Прости меня.

— Я ни в чем не упрекаю тебя, дорогая. Я только сказал, что понял…

— Что ж, я не стала бы порицать тебя, если бы ты упрекнул меня. Но больше у тебя не будет возможности меня упрекать. Потому что теперь я осознаю все преимущества моего состояния и решила наверстать упущенное время.

Он по-прежнему держал ее руку, которую она протянула ему, и, покрепче сжав ее, поднес к губам.

— Ты не думаешь, что мог бы по-настоящему поцеловать меня? С тех пор как родился Ларри, ты так и не поцеловал меня и прекрасно знаешь это.

Он встал и посмотрел на нее сверху вниз. Никогда еще он не видел в ее лице такого призыва, и, когда он, наклонившись, поцеловал ее, он ощутил страстный призыв в ее губах тоже. Потом он вновь выпрямился и произнес:

— Это… это так рано.

Он проговорил эти слова неразборчиво, заплетающимся языком.

— Неужели? Ты и вправду так считаешь? А мне бы хотелось, чтобы ты подумал, что это вполовину не так рано.

— Да я… я хотел сказать, если… если что-то случилось бы… Это могло бы скверно обернуться для тебя… Пойти тебе во вред… Это я и…

Но, вновь посмотрев в ее глаза и увидев, как она смотрит на него, он позабыл о том, что хотел быть очень терпеливым и мягким. Сейчас он помнил лишь об одном — как сильно он хотел ее.

Что ж, да, да, сухо признал доктор Брингер, когда Савой с довольно стыдливым выражением лица вновь предстал перед ним. Конечно, это случилось скорее, чем он бы посоветовал, если бы с ним проконсультировались. Однако это случилось не раньше, чем он предчувствовал. Он ожидал, что его позовут примерно в это самое время, с тех пор как Савой бессвязно и настойчиво твердил только об одном ребенке, он ведь не понимал тогда, что глубоко ошибается. Ему бы хотелось проследить за тем, как Кэри вскармливает Ларри все следующее лето, но ребенок был в таком превосходном состоянии, что ему не повредит, если его постепенно начнут поить коровьим молоком. А что касается Кэри, так это же очевидно — она просто создана для материнства. Теперь она совершенно в другом настроении, чем в первый раз, не правда ли? Да, случилось именно так, как он и предполагал. Он сомневается, что и в этот раз она будет испытывать тошноту по утрам. А что касается родов, то, когда придет срок, Кэри, вероятно, весело сбросит комнатные туфельки и произведет на свет младенца.

Не было никаких сомнений — ее настроение изменилось. Когда Кэри сообщила, что очень обрадовалась, узнав о будущем ребенке, она произнесла это тоном, заставившим доктора окончательно увериться, что она именно этого и хочет. А потом она, не упоминая о слабости, тошноте и прочих недомоганиях, заявила, что очень надеется на этот раз родить девочку и назвать ее Люси. Она уже рассказала о своих прожектах матери и отчиму, и те радостно восприняли такое решение. Они не ожидали, что второй ребенок наметится так скоро. Что-то в ее тоне, похоже, вынудило доктора сказать, что он так и думал и на самом деле очень всех их любит и радуется их счастью.

А спустя некоторое время поздней ночью Савой примчался к доктору Брингеру. Врач совсем недавно лег в постель после очень трудного дня, проведенного с многочисленными больными. Однако Савой умолял его как можно быстрее отправиться в Монтерегард. Ларри, который никогда не болел и часу, внезапно подхватил какую-то странную и ужасную болезнь. Миссис Сердж, пришедшая к ним в гости, сперва сказала, что это всего лишь простуда, и Тьюди с ней полностью согласилась. Они вскипятили на примусе котелок воды и поставили его под одеяло так, чтобы в колыбельку, где лежал ребенок, все время шел пар. Обе женщины утверждали, что после подобной процедуры мальчику быстро полегчает. Но вместо этого Ларри дышал все труднее и труднее. А сейчас, похоже, бедный малыш умирает от удушья…

Пока Савой что-то, не переставая, бессвязно выкрикивал, доктор Брингер успел одеться.

— Пусть Салли немедленно подгонит коляску! — приказал он, спешно набрасывая пальто и прерывая бесконечный поток слов Савоя. — Я буду в Монтерегарде сразу же после вас. А тем временем, друг мой, самое лучшее, что вы можете сделать, это вернуться к Кэри и сообщить ей, что я уже выехал.

Ларри все еще лежал под самодельным паровым тентом миссис Сердж, когда доктор Брингер вошел в детскую и, склонившись над ребенком, коротко приказал убрать шипящий котелок и примус. Лицо малыша было пурпурно-красным, губы — синими, а дыхание — прерывистым и еле слышным.

— Так я и думал, — резко проговорил врач. — Это дифтерия. Не надо тратить попусту время на всякие лечения, поскольку у меня есть единственный шанс спасти его. Только один! Надо сделать разрез у него в горле и ввести трубку. Если мне удастся сделать это достаточно быстро… Если же нет…

Он не закончил фразу. Кэри уткнулась в грудь Савоя, все ее тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Она чувствовала, как тело мужа тоже дрожит под влажной от пота рубашкой. Она поняла, что не найдет в нем поддержки в этот ужасный момент. Напротив, сейчас она сама должна каким-то образом собрать все свои силы, чтобы встретиться лицом к лицу с несчастьем, причем без посторонней помощи.

— Нельзя терять ни секунды! — услышала она доктора, когда подняла голову от плеча мужа. — Сначала надо полностью очистить стол. Да побыстрее! Теперь, миссис Сердж, вы с Тьюди вернетесь на кухню и останетесь там до тех пор, пока я за вами не пошлю. А тем временем поставьте на огонь воду, понадобится кипяток.

Раздавая приказания, он подтащил тяжелый стол с мраморной столешницей поближе к камину. Затем быстро взял с комода две лампы и поставил их на каминную доску.

— Надо побольше света, — бормотал он. — И в то же время я не могу позволить, чтобы кто-нибудь из вас держал эти лампы, поскольку — кто знает — вдруг вы не выдержите и при виде крови уроните ее.

— Крови? — в ужасе переспросил Савой. — При виде крови Ларри! О Господи!

— Tais-toi![77] — жестко сказал ему доктор, словно разговаривал с непослушным ребенком. — Причитай потом, если придется, Савой. А сейчас жизнь твоего сына зависит от твоего самообладания.

И он продолжал быстро работать. Уже принесли простыню и постелили ее на столе. Вторую простыню, сложенную в несколько раз и превратившуюся в узкую полоску, положили рядом с первой. Сверкающие инструменты дребезжали и позвякивали, когда доктор выкладывал их. Наконец все было готово, и Брингер снял накрахмаленные манжеты, закатал рукава рубашки и направился в ванную. Кэри с Савоем слышали, как он двигается там, включает воду, тщательно моет руки. Но эти звуки казались им какими-то далекими и призрачными. Молодая пара была сосредоточена на мучительном хрипе, доносящемся от кроватки Ларри. Хрип становился все сильнее и сильнее. Только что несчастным родителям казалось, будто доктор действует с невероятной скоростью, сейчас же им почудилось, что он совсем не шевелится, и Савой машинально рванулся по направлению к ванной, тем самым встав у Брингера прямо на пути, когда тот возвращался. Доктор резко мотнул головой, делая Савою знак освободить дорогу, и, вытащив малыша из колыбельки, положил его на стол таким образом, чтобы свернутая в узкую полоску простыня находилась под плечиками Ларри, давая его головке возможность находиться в запрокинутом положении.

— Я сам буду оттягивать его подбородок, при этом поддерживая его, но кому-то из вас придется крепко держать его за руки, — произнес доктор Брингер. — По-моему, лучше это сделаете вы, Савой. Во всяком случае, вы значительно сильнее Кэри. И помните, что, когда я буду делать надрез, ребенок не должен двигаться. Как можно крепче прижимайте его плечи к столу. Если он высвободится или дернется, я могу поранить его… и будет очень плохо, друзья мои.