Кузену Винсентов, как и его знакомым, рассказывающим эту историю, в полной мере нравилась ее некоторая пикантность, однако это вовсе не уменьшало его желания поболтать с Кэри, и он специально задержался недалеко от нее, надеясь, что на этот раз повезет больше. Между тем его вновь постигло разочарование, поскольку неожиданно подошел Савой и сообщил, что Арманда собирается разрезать свадебный торт и хочет, чтобы Кэри при этом присутствовала. Кэри грациозно подхватила мужа под руку и удалилась с ним, что-то неразборчиво бросив кузену Винсентов через плечо, чего тот совершенно не расслышал, хотя по тону понял, что она сказала что-то очень веселое. Ему тоже захотелось посмотреть, как будут разрезать торт, и он стал напористо протискиваться в столовую залу. Однако там уже собралась огромная толпа, и все его попытки пробиться к столу успехом не увенчались. Он только краем глаза видел Кэри и ее золотое атласное платье и перышки на голове, которые так отчетливо выделяли ее на фоне девушек в белом mousseline de soil. Кое-кто из девушек уже снял вуальки, веночки у некоторых покосились, и из их облика постепенно исчезал налет чего-то неземного, как это было в соборе. Даже у невесты сейчас, при близком рассмотрении, не было столь ошеломляющего вида, как это казалось недавно. Разумеется, кузен Винсентов (поскольку он принадлежал к этой славной фамилии) гордился ее кружевами, так как ни одна семья в Новом Орлеане не обладала большим количеством розовых игольных кружев; еще он гордился бриллиантовой парюрой на ее голове (даже будучи полным дилетантом в гранильном мастерстве, он мог определить ее примерную стоимость). К тому же весьма нечасто в этих местах невеста выходила к жениху, имея на себе полный драгоценный гарнитур: диадему, ожерелье, брошь, серьги и браслеты. И все же, несмотря на роскошные кружева и драгоценную парюру невесты, Кэри излучала такой блеск, что его ничто не могло затмить. Напротив, казалось, что это именно она озаряла все вокруг своим сиянием.

И вдруг сияние погасло, ибо Кэри неожиданно исчезла…

Савой уговорил ее незаметно удалиться, не дожидаясь отъезда жениха и невесты, и вернуться в «Сент-Чарлз». Люси поехала в отель вместе с дочерью, чтобы помочь ей раздеться. Прежде всего она помогла ей снять желтый корсаж, застегивающийся на спине при помощи крючков и петелек, отделанный плотной полоской из тафты, по бокам стягивающийся китовым усом и держащийся на месте при помощи специального, очень сильно стянутого пояса из плотной плетеной ленты, который тоже застегивался на крючочки и петельки. Когда Люси справилась с последними застежками, она стянула корсаж с лифа-чехла, скрывавшего корсет «прямая грудь», и бросила его на ближайший стул.

— Ну вот, дорогая, теперь раздевание займет не больше минуты. Начинай-ка снимать лиф-чехол сама.

Кэри послушно развязала розовую ленточку, которая бежала через петельки вышитой каймы лифа-чехла, и принялась за пуговки, идущие от бантика на груди до талии. Тем временем Люси расстегивала крючки на юбке, и, когда она справилась со всеми крючками, Кэри высвободилась из него. После этого оставалось развязать завязки четырех накрахмаленных нижних юбок. И вот наконец Кэри осталась в одной сорочке, корсете и кружевных панталончиках.

— Перережу-ка я кружева, милая. Так будет быстрее, — предложила Люси.

— Не надо. Если не возражаешь, я сниму и панталоны. А потом прекрасно смогу расстегнуть корсет.

Панталончики тоже завязывались на тесемочки. Узлы были очень крепкими, и женщинам понадобились совместные усилия, чтобы развязать их. Но наконец панталончики бесшумно упали на пол. С тех пор, как Люси мыла Кэри, когда та была больна, она еще ни разу не видела дочь почти обнаженной, и сейчас при виде ее голых бедер обе женщины смутились. Чтобы справиться со смущением, они принялись одновременно расстегивать корсет. Но не успели они начать, как Кэри неожиданно рухнула в обморок.

— Естественно, этот корсет слишком тугой для нее, — сказала Люси Клайду, когда он вернулся в отель спустя несколько часов. — Да еще этот пояс… Если бы одежда состояла из одной лишь части! Может быть, когда-нибудь такое и будет…

— Дай Бог, — согласился Клайд. — Ей не надо будет надевать такие тесные одежды после рождения ребенка, верно? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Однако должен признаться тебе, Люси, что, когда Кэри вплыла в церковь, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни. Пожалуй, я еще ни разу так ею не гордился! Когда я увидел это платье из золотого атласа…

— Да, я прекрасно тебя понимаю, — кивнула Люси. Однако никто из них не догадывался, что причиной обморока Кэри был не только тугой корсет.

Последний период беременности Кэри был настолько же легок и безболезнен, насколько первые недели — утомительными и мучительными. Как и предсказывала Люси, тошнота прекратилась сразу же, как только плод начал шевелиться, а большинство неприятных симптомов вообще исчезло. Беременность проходила вполне нормально, и фигура Кэри почти не деформировалась до самых родов; она просто стала немного грузнее, чем раньше, однако дополнительная полнота только шла ей. Цвет лица у нее был прекрасный, выражение его — бодрое и веселое, и еще никогда ее манеры не были столь очаровательными и изящными; если ей и не хватало чуть энергичности и живости, то это вполне окупалось мягкостью и грацией. Клайд, с гордостью наблюдавший за падчерицей, постоянно отмечал, что она все больше напоминает мать.

Тем не менее все это время Савой, бесконечно обожающий жену, безумно тревожился. Он постоянно встречался с мужчинами, жены которых мучались при родах, причем все это описывалось со всевозможными ужасающими подробностями, ведь кое-кто при родах скончался. Мысль о том, что Кэри ожидают страдания, в которых будет виновен он, Савой, и страх навсегда потерять ее не давали молодому человеку покоя, преследуя его даже во сне. И когда у Кэри начались схватки, заверения доктора Брингера, что медленные роды предпочтительнее быстрых — когда речь идет о первом ребенке, — только усиливали страхи и без того взволнованного и измученного супруга.

— Почему вы ничего не делаете для нее? Вот уже три часа, как вы приехали, а всего лишь потираете руки, словно всем весьма довольны и собираетесь сказать: «Все нормально, и я думаю, что все будет хорошо через три часа…» И вот я сижу еще три часа, все время смотрю на часы… три часа проходят, а вы вновь говорите мне то же самое! И перестаньте рассказывать мне о первом ребенке! Первый ребенок! Скажу вам, это будет единственный ребенок! Ни за что на свете я не допущу, чтобы Кэри пережила такое еще раз!

Доктор с легкой улыбкой отвернулся, воздержавшись от какого-либо ответа встревоженному мужу, от ответа, который при подобных обстоятельствах у него был один уже на протяжении двадцати лет практики.

Вдруг до них донесся сдавленный, приглушенный крик. Савой подпрыгнул на своем месте.

— Разве вы не можете дать ей хлороформ? Разве нельзя как-нибудь прекратить эти муки, извлечь ребенка при помощи инструментов?

— Да, разумеется, я могу дать ей хлороформ и обязательно дам… вскоре, непременно, но когда он ей действительно потребуется. И, конечно, я могу воспользоваться инструментами. Но я не собираюсь рисковать разорвать ее на куски и нанести вред ребенку, пока уверен, что она может произвести ребенка на свет сама, без постороннего вмешательства. А я считаю, что она может это сделать. И уже вам многократно говорил, что она прекрасно справляется.

И доктор резко отвернулся, с грохотом захлопнув за собой дверь. Спустя несколько минут дверь снова отворилась, и на пороге появилась Люси, которая с жалостью посмотрела на мужа и Савоя, сидевших с несчастными лицами.

— Доктор Брингер говорит, что, похоже, он не сумеет вас убедить, что все идет как надо, — сказала Люси. — Вот он и решил, что если обо всем расскажу вам я, то, может быть, хоть мои слова смогут вас убедить не волноваться так. Разумеется, сейчас Кэри приходится несладко, она сильно страдает от боли. Но вам же известно, что так и должно быть. Однако переносит она это очень мужественно. Она во всем слушается доктора и сама помогает себе. Хотя полагаю, что если она разок-другой закричит, то это принесет ей некоторое облегчение. Поэтому, может быть, вы уйдете в летний домик, чтобы не слышать ее криков? Побудьте там часок-другой.