Эдгар По I К чащам кровожадным, к непроглядным безднам, где морозит ужас холодом железным, К лицам — небылицам с тайною печаткой, с нежною зверьчаткой, с глазом — душелазом, К речи с подоплекой, с ямою глубокой, духовой и струнной, солнечной и лунной, К выси ненасытной, к низи беззащитной, к гибели бессмертной, к истине сокрытной — Вожделело Нечто в мрачном просветленье. Им написан «Ворон» в этом вожделенье. II Взломали дверь. Убили топором. Содрали обручальное кольцо. Нашли рубля четыре серебром и в колыбели спящее лицо. Премерзок был хозяйкин гардероб, бог знает, в чем ее положат в гроб. Жила на инженерные гроши. Зато на полках книги хороши. Бальзака взяли, Лондона, Дюма, переступили труп и вышли вон. На улице мело, была зима. Но подошли трамваи с двух сторон. Разъехались. По молодости лет могли попасть в колонию. На след не удалось напасть. Закрыто дело. Зарыто тело. Так судьба хотела. Есть безысходность. Плавает она свободным ужасом над миром гнезд, скворешен... На этом чувстве гений весь замешан Эдгара По. И мрачные тона — не бред ночной, не мистика, не мнимость, не тривиальная приманка для глупцов, а хорошо запрятанных концов ...неуязвимость... III Глаза горят, он бродит по лесам, пророческим он внемлет голосам корней, ветвей и чернокрылых птиц... Посредственность жестока к чудесам и обожает респектабельных тупиц. Когда он трезв и голоден, как волк, а плащ дыряв и грязен блузы шелк, ему кричат: «Ты — пьяный попрошайка! И медяка ему не верит в долг упитанной посредственности шайка. Откуда же лавровые венки? И чьи воспоминанья, дневники нам воскрешают образ из обломков? Посредственность в свободные деньки записывает сплетни, пустяки и пару анекдотов для потомков. Памяти Андрея Тарковского
I Ностальгия по умершим от ностальгии, по тарковской погоде, по хлябям разверстым над пожарами — ярче горим под водой! — это — русское время, мои дорогие, это — русское действо и русское место, русский дух, испытуемый русской бедой. Ностальгия по умершим от ностальгии, по тарковской свече, возжигаемой столько, сколько раз угасаема... Хлещет потоп — только Ной это знает, мои дорогие, он — ковчег, и ему одиноко, и горько, а голубку не шлют... и не хочется в гроб. Ностальгия по умершим от ностальгии, по тарковской тоске на московском бульваре, ностальгия по у-у-у-у! ностальгия по а-а-а-а! по беззвучному стону, мои дорогие, когда он выплывал, а его убивали, и по зеркалу кровь ностальгии текла. II Горе стало воском, воском для свечи, прикипело к доскам и горит в ночи, ореол священный — над его столбом, бьется тень о стены — лбом, лбом, лбом!.. III ...и горечь прежних пыток — лишь привкус лебеды под всхлипы у калиток заоблачной воды, в которой наши слезы прощальные текут и белизну березы из провидений ткут. IV Однако же! это — как раз то немногое, мглисто прозрачное, строгое, лиственно водяное, таинственное, родное, ноющее в потопе и в Ное, независимое и звездно висúмое, то возлюбленно невыносимое, на чьи дождевые всхлипы ноет в глухой берлоге, поскрипывает в дороге медвежья нога из липы. Толкование Евангелия Когда бы Он пошевелил перстом для своего телесного спасения — остался б магом, но не стал Христом и не объял бы Тайну Воскресения. О фокусе мечтал Искариот!.. О низости публичного показа доступных для желудка и для глаза чудес, увеселяющих народ. Гвоздями он прибил сей рабский путь к Его запястьям, над землей простертым! Но маг Исус предстал Иуде мертвым, а Бог воскрес — ив этом жертвы суть. И в этом суть иудина греха, взыскующего магии от Бога и доказательств, коих всюду много, что есть над нами тайные верха. |
