— Он француз?

— Нет, иностранец, он американец.

— Вот как! Не хочется тебя огорчать, но будь осторожна! Никогда не знаешь, чего ждать от иностранца!

— Я ему доверяю.

— А чем он занимается?

— Военный…

— Военный, говоришь? Тогда тем более надо быть начеку! В особенности если любишь его. С американскими солдатами держи ухо востро: они ведут себя, словно оккупанты. Наобещают тебе золотые горы, а получишь шиш с маслом! Уж мне-то этого не знать! До Фреда я закрутила с одним. Он заявил, что женится на мне. А я наивная была и уши развесила. Совсем сдурела! Вот мы и обручились. Две недели я была на седьмом небе от счастья, а тут — на тебе: он делает ноги… Потом узнаю: оказывается, он уже трижды так «обручался» и с другими проделывал такой же номер. Да еще оказалось, что у него в Техасе жена и трое детишек. Представляешь, какой мерзавец?

— Мой не такой.

— Хорошо, если так. Желаю удачи!

К Агнессе и в самом деле пришла удача…

Но почему появилась потребность поделиться с Жаниной? Да просто потому, что та оказалась рядом. Вдруг неожиданно сбывается то, на что уже совсем не надеешься, и тогда смертельно хочется хоть с кем-то поделиться своей радостью. Сперва она подумала об Элизабет. Но к чему торопиться: нужно прежде разобраться в чувствах друг друга. А когда никаких сомнений не останется, можно поделиться с сестрой. Куда лучше признаться ей в этом, чем в другом. «Вот что, оказывается, ты скрывала, — скажет та. — Но в этом нет ничего постыдного, совсем наоборот». И радостная новость поможет Элизабет быстрее выздороветь.

Все произошло донельзя прозаично: как-то во второй половине дня она медленно ехала в своей «аронде», подыскивая клиента, и вдруг заметила толпу на углу Елисейских полей и улицы Берри. Она притормозила и остановилась посмотреть на сценку, которую нередко увидишь в столице; сегодня она почему-то оказалась более трогательной, чем обычно: окруженная кольцом любопытных, скептиков, откровенных насмешников и просто зевак какая-то активистка в форме Армии Спасения пела религиозный гимн. Ей аккомпанировали нещадно фальшивившие музыканты. Перед женщиной стоял складной столик, и наиболее сознательные прохожие клали на лежавший на нем поднос скромные пожертвования.

Агнесса никогда прежде не помогала Армии Спасения, потому что в юности ее воспитанием руководил наставник, придерживавшийся догматических католических взглядов. Он внушил ей, что эта организация — недостойное порождение протестантизма. Но тут вдруг такое отношение показалось ей диким. Почему бы не помочь Армии Спасения? Истинное милосердие, желание возлюбить ближнего не могут ограничиваться формальными рамками. Элизабет всегда так считала. Она вышла из машины и подошла к женщине в синем облачении. Та явно не была интеллектуалкой, она механически повторяла заученные фразы, и то, что она говорила, отражало ее наивную веру. Она рассказывала о собственном духовном опыте: однажды она поняла, что ей открылась воля Божия, и она призывала всех смертных быть чуткими к зову Всевышнего, который всегда найдет способ обратиться к человеку в той или иной форме. Агнесса внимательно выслушала ее и положила на поднос деньги, собираясь побыстрее улизнуть из кольца зевак. Ей все больше нравилось отдавать на милосердные деяния часть своего постыдного заработка. Проталкиваясь сквозь толпу любопытных, она нечаянно толкнула плечом какого-то мужчину и чуть слышно извинилась.

И тут ее глаза случайно встретились с глазами прохожего, она буквально застыла на месте, почувствовала, что вся дрожит, что не может ступить ни шагу, точно какая-то сила вдруг околдовала ее. Неужели ей все только пригрезилось? Или этот гигант в бежевой форме, с эмблемой в виде якоря на золоченом козырьке фуражки, этот голубоглазый блондин с нежным цветом лица в самом деле похож на архангела? Всякий раз, когда она, бывало, предавалась мечтам, ей казалось, что спасти ее может одна Элизабет. Представить себе, что спасителем может оказаться мужчина, она не могла бы даже в самых дерзких фантазиях. И тем неожиданней было внезапно испытанное Агнессой пронзившее ее чувство, равнозначное откровению: вот он — ее спаситель, он стоит перед ней, чудесным образом материализовался рядом — такой прекрасный и чистый! Она едва ли даже заметила, как он, козырнув, посторонился, уступая ей дорогу, не разобрала ни единого сказанного им слова, не почувствовала, что он говорит по-французски с легким англо-саксонским акцентом. Чарующая музыка слов обволокла ее.

— Прошу вас, мадемуазель…

Но идти дальше, к машине, было совершенно невозможно. Она почувствовала, что краснеет — не от стыда. Забытое ощущение: только в девичестве возможен такой румянец. Вдруг в памяти воскрес полузабытый эпизод: маленький провинциальный городок из далекого детства, они вместе с сестрой отправляются на прогулку, им пятнадцать лет и одеты они совершенно одинаково. И какой-то долговязый парень восклицает: «Бедное мое сердце, оно не знает, которую из них предпочесть!» Элизабет искренне смеется, а у Агнессы краска заливает лицо… Никогда в жизни не доводилось ей больше испытывать подобное ощущение, когда волна тепла опаляет твое лицо и ты сама не знаешь, то ли тебе чуточку неприятно, то ли восхитительно хорошо. Видя, как она смутилась, и подумав, что ей стало дурно, незнакомец проводил ее взглядом и, когда, споткнувшись, она едва удержалась на ногах, бросился на помощь и поддержал за руку.

— Вы плохо себя чувствуете, мадемуазель. Давайте я вам помогу.

— Спасибо, — прошептала она, опершись рукой о рукав с золотыми пуговицами. — Меня растрогала эта сцена. Но сейчас мне уже лучше. Спасибо, месье.

— Капитан Джеймс Хартвел, — представился он.

Они подошли к машине Агнессы. Он открыл дверцу. Она не спешила сесть: не хотелось расставаться с ним. Ах, где сейчас то кокетство, которое всегда позволяло ей сходу подцепить клиента?!

— Не могу ли я узнать, как вас зовут, мадемуазель?

— Агнесса…

Неожиданно для себя, совершенно забыв, что для всех она Ирма, Агнесса назвала свое настоящее имя.

— Какое красивое имя. Агнесса — звучит так нежно!

— Вы находите?

— Мне оно нравится. И мне нравится ваш поступок…

И он махнул рукой в сторону проповедницы.

— При нынешнем темпе жизни, — продолжал он, — немного найдется людей, готовых остановить машину по такому поводу. Теперь, когда мы познакомились, можно ли мне надеяться на еще одну встречу с вами?

— Где бы вы хотели встретиться?

Ее застали врасплох подобная ситуация и подобный вопрос, так часто повторявшиеся в ее насыщенной похождениями жизни. Слова не находились, и она не знала, что ответить.

И все же, хотя в мыслях царила неразбериха, она мгновенно почувствовала (быть может, потому, что смиренная монахиня молилась сейчас за нее на больничной койке), что лишь одно средство способно излечить ее от скверны окаянной любви — очистительное пламя любви истинной…

Состояние Элизабет неожиданно улучшилось, она стала вставать с постели, хотя еще оставалась в лазарете. Окрепнув, она взяла себя в руки, и ей захотелось вернуться к своим обязанностям, от которых временно отвлекла болезнь. Она подумала о своих монастырских сестрах, которые то и дело забегали на минутку ее навестить; бедняжки, им приходилось сейчас много трудиться не только за себя, но и за больную. Но чаще всего мысленно возвращалась она к своим старикам, которые изо дня в день передавали ей пожелания скорейшего выздоровления.

С утра до вечера, не зная, чем себя занять (хотя, правда, ее безделье было не совсем полным, потому что, по ее просьбе, ей принесли кое-какое шитье), она мысленно возвращалась к своим повседневным нелегким обязанностям. Ее день обычно был наполнен до предела: встав на заре и помолившись на утреннем богослужении, она посвящала — как и все остальные монахини — двенадцать часов кряду уходу за стариками. В доме престарелых у каждой сестры была своя, строго определенная функция. Элизабет занималась главным образом «хрониками» из лазарета, а также «врединами» — самыми несносными строптивцами, которые пользовались своим преклонным возрастом как предлогом для постоянных капризов. Как они там, бедные, пока она разлучена с ними? Все «хроники» и «вредины», о которых пеклась Элизабет, были старичками. В доме престарелых на авеню-дю-Мэн ей ни разу не довелось ухаживать за женщинами, и это ее не огорчало.