— Пока его не начали лечить, можно сказать только это. Вы все делаете правильно, — добавил он ободряюще.

Кэт снова поднялась наверх, для того чтобы упаковать сумку для Саймона. Харриет сходила в ближайшую аптеку и купила новую зубную щетку, мыло, салфетки для вытирания лица и одноразовые лезвия, упаковала свои покупки в пластиковый мешок с молнией, раскрашенный разноцветными полосками. Туалетные принадлежности выглядели слишком новыми и слишком дешевыми одновременно, как будто Саймон был многолетним обитателем приюта или заключенным, который был поспешно освобожден, так как стал неудобен.

Харриет взяла в руку мешок и медленно пошла назад по туманным улицам, переполненным ребятами, катающимися на роликовых досках мимо прогуливающихся парами девочек-подростков.

Кэт сидела на кровати Саймона, его пальцы лежали на ее руке. Харриет ожидала вместе с ними, пока не послышался звук остановившейся внизу на улице машины скорой помощи. Глаза Саймона забегали.

— Я не хочу ехать с ними, — сказал он.

Кэт наклонилась вперед.

— Ты должен ехать, чтобы тебе стало лучше. Потом ты сможешь снова вернуться домой. Это ненадолго, Саймон. Я обещаю.

Неожиданно, к удивлению Харриет, он улыбнулся.

— Ты хорошая девочка, Кэт. Я помню.

Кэт вспомнила его руку на своей талии, когда ее талия была тонкой и гибкой:

— Я помню, — ответила она ему.

Санитары скорой помощи в синих форменных рубашках поднялись на второй этаж. Они помогли Саймону спуститься, усадили его в кресло-качалку и обернули красным шерстяным одеялом его колени. Один из них вытолкнул кресло через парадную дверь, а затем и через разросшуюся живую изгородь. Маленькая группа соседей наблюдала, стоя на противоположном тротуаре, а три маленьких мальчика, один из которых, возможно, был тем, кто катался на роликовых коньках и предупредил Харриет о сумасшествии Саймона, с любопытством заглядывали в машину скорой помощи. Саймон посмотрел на всех. Здесь не было занавесок или газет, чтобы закрыть глаза. Он наклонил голову и поднял руку, чтобы заслонить лицо.

Один из санитаров ловко завел кресло в машину, закрепил его в нужном положении и пошел вперед закрывать двери. Его коллега обошел вокруг машины к водительской двери. Харриет и Кэт, наблюдая, стояли рядом. Они ободряюще улыбались, а Кэт подняла руку, чтобы помахать ему вслед.

— У него все будет в порядке, — сказал санитар, идя вперед. — Не правда ли?

Саймон сидел неподвижно. Двери закрылись, оставив его внутри с симпатичными внимательными глазами, и большая белая машина скорой помощи укатила прочь.

Харриет и Кэт медленно вернулись в дом и заперли его. Они вышли из дома, не оглядываясь, и стояли между двумя своими припаркованными автомобилями.

— Я буду звонить в больницу каждый день, — сказала Харриет, — и буду навещать его так часто, как только смогу.

Она была уверена в том, что ему лучше было бы видеть Кэт, но у Кэт были Кен и Сандерленд-авеню, а Кену не нравилось, когда жены не было дома, то есть там, где ей положено быть. Тут уж ничего, казалось, нельзя было сделать. Обе женщины поцеловали друг друга и сели в свои автомобили.

Когда они поехали, Харриет хотела не потерять из виду машины своей матери, но она упустила ее почти сразу же в клубке уличного движения в центре ее бывшего родного города.

В своем собственном доме Харриет перелистывала твердые пластиковые листы в папке с газетными вырезками. Она знала содержание следующей подборки вырезок, как будто она сама их писала. Зарабатывать эти недолговечные абзацы было тяжелее, чем почти все, что, ей приходилось делать. Она читала заголовки. «Игра жизни и смерти», «В лабиринте», «Эта азартная игра», «Головоломка под другим именем». Были тут и печатные восхваления, к которым она стремилась, концентрирующие внимание на игре, на ее собственном азартном решении опубликовать это, на решении изменить название.

Она сделала все, что только она могла придумать, для создания известности, — воссоздание с фотографом ее автобусных маршрутов по Оксфорд-стрит, переименование на один день городского шахматного сада в «Мейзу-Мейз», приглашение математиков, спортсменов и актеров мыльных опер, чтобы выбрать лучшего игрока в «Мейзу».

Она будет делать все, чтобы о «Мейзу» говорили или чтобы говорили о ней, потому что в то же самое время это будет означать, что забыли о Саймоне. В конце концов, ее решение создать о себе легенду тоже стало историей, и, таким образом, родилась «Девушка Мейзу». А для того, чтобы стать «Девушкой Мейзу», Харриет разработала свое второе я — человека без духовных интересов, с яркой улыбкой и быстрой речью — «якобы Харриет», которой в действительности не существовало, но которая обладала очень толстой кожей и в то же самое время давала выход для огромного количества энергии, неприятно бурлящей в подлинной Харриет.

Вторая Харриет стала лучшим другом болтливых репортеров и авторов текстов для радиопередач. Информация, состоящая из мелких эпизодов, рекламирующих «Мейзу», рисовала Харриет как женщину-бизнесмена новой волны, как героя заканчивающейся успехом острой истории, как делающую карьеру девушку, ставящую дело выше личной жизни.

Ради «Пикокс» Харриет рассказала о своем неудачном замужестве приятной девушке из одного женского журнала. Рассказ вышел под заголовком «Почему бизнес значит для меня больше, чем замужество».

Лео холодно выразил неудовольствие тем, что он, по его мнению, был изображен как самая неудачная строка в ее жизни, которую надо стереть во что бы то ни стало.

— Ты же знаешь, что я так не считаю, — ответила реальная Харриет.

Были тут и другие материалы, но они не были посвящены нынешней жизни Харриет, потому что «Пикокс» победила.

«Я люблю, когда меня приглашают на обед, да, я люблю ходить в оперу с какой-нибудь знаменитостью, — цитировала ее пресса, — но любовь требует времени, а у меня его не так уж много, чтобы расходовать на это».

— Это правда? — спросил ее Робин однажды ночью, когда они лежали в темноте.

— Я была сдержанна, — ответила Харриет, хотя они оба знали, что это не было ответом на вопрос.

Теория Харриет состояла в том, что любая известность — это хорошая известность, любая известность, не касающаяся Саймона. И она верила, перелистывая покрытые пластиком листы, что она была права. «Мейзу», «Пикокс» и сама Харриет стали центром внимания прессы, и, соответственно, уменьшился интерес к Саймону. Было очень мало фотографий пустого дома и рассказов о настоящем офицере, которые в любом случае вели в никуда, зато Харриет была всегда доступна, заметна и бесконечно находчива.

Саймон провел несколько недель в больнице, а когда вернулся, то обнаружил, что его дом отремонтирован. Харриет и Кэт не один раз посещали его отдельно друг от друга. Он был спокоен, по-новому пассивен, но чувствовал себя, по-видимому, снова хорошо. Он мог уже ухаживать за собой, как всегда это делал. Он не проявлял никакого интереса к деньгам «Пикокс», которые собирались на его счете, как бы Харриет не старалась убедить его использовать эти деньги.

За последние двенадцать месяцев темпы роста производства «Пикокс» составили почти четыреста процентов. Компания приобрела новые офисы, приняла на работу управляющего по обслуживанию покупателей и скоро, наверное, понадобится коммерческий директор, чтобы снять часть нагрузки с Харриет.

Мартин и Робин Лендуиты были довольны прогрессом их капиталовложений.

Харриет с задумчивым видом закрыла синюю папку и опустила ее к остальным в свой портфель.

Когда на столе рядом с Харриет зазвонил телефон, она подняла трубку и обнаружила, что это Робин, как будто он понял, что она думала о нем.

— Что ты делаешь? — спросил он.

Харриет улыбнулась.

— Думаю о возможности создания «Мейзу» для путешественников в блистерной упаковке, думаю о точке, через которую можно было бы проводить сверхбыструю продажу. Я думаю об этом почти все время, пока не прихожу домой, а сейчас я намерена остановиться.