Снегина Иван заметил сразу же, как только он появился в его поле зрения — в толпе танцующих. Высокий, сереброголовый, в белом костюме, оттенявшем бронзовый загар лица, шеи и кистей рук и подчёркивавшем синеву глаз, Снегин был красив. По-мужски красив. Одинаково хорош что для картины, что для скульптуры. И молодая женщина, с которой танцевал Всеволод, была картинно красива: смуглянка с точёной фигурой и мягким, будто полированным лицом африканского типа. Она была одета в форменный костюм космонавтов — голубой с белым кантом, но Иван не мог отделаться от впечатления, что смуглянка — и не космонавтка вовсе, а актриса. Поэтому вся эта сцена у фонтана невольно представлялась ему фрагментом из пьесы, в которой Всеволод Снегин уверенно играл главную роль. Судя по манере общения во время танца, Всеволод вряд ли знал эту дочь знойной Африки прежде, до этой встречи. Просто увидел — и не мог удержаться от того, чтобы, предваряя встречу с Иваном, не пройтись в танце с этой красавицей. В этом был весь Снегин! Импульсивный и порывистый, несмотря на рассудочную мощь своего интеллекта, холодноватый, но страстный в этой холодности поклонник всего прекрасного, а уж женской красоты — в особенности. Недаром же в юности он был удостоен прозвища Гранд!

Разглядывая такие разные и все-таки странно схожие манерой улыбаться, поглядывать друг на друга и на весь остальной мир лица танцующей пары: медальное лицо Снегина с уже отяжелевшими, но ещё сохранившими свою природную чеканность чертами, и мягкое, будто отполированное зноем и ветром лицо африканки, добрую половину которого занимали глаза да губы, Лобов вдруг ощутил, как похолодело его сердце. Правда, оно тут же начало оттаивать, но лёгкий холодок в груди, точно привкус мятной конфеты во рту, застоялся и никак не хотел рассеиваться. В памяти Ивана всплыла улыбка Лены, совсем не такая, как у африканки, — бездумная улыбка трепетно-радостной плоти, совсем другая — улыбка души, улыбка грустноватая, как и все иное, осмысленное человеком достаточно глубоко и полно. Улыбка Лены всплыла, будто Лена на секунду присела за белый столик рядом с Иваном и растаяла, оставив в груди мятный холодок.

Этот невольный вздох памяти потянул за собой и другую ассоциацию из прошлого — кафе космонавтов на базе возле Стикса, что рядом с Далией. То самое кафе, где десять лет тому назад Иван вот так же, с глазу на глаз, встретился по делу со Снегиным, но тогда не по своей, а по его инициативе. Прошло десять лет, а будто вчера это было! База на Стиксе, потом Даль-Гей, Шпонк, Тика, Стиг, Кайна Стан, Таиг… И схватка не на жизнь, а на смерть с Яр-Хисом. Целый мир, утонувший в прошлом! Утонувший, казалось бы, навсегда, но теперь старательно воскрешаемый Иваном и вытаскиваемый им в сиюминутную действительность по тайному велению судьбы. Иллюзия скоротечности времени, превратившая десятилетнюю давность во вчерашний день, возникла у Лобова, наверное, потому, что за это десятилетие он ни разу не встречался со Всеволодом в кафе. Вообще-то встречи были, и деловые, и на отдыхе во время земных каникул. Встреч было немало, и случались они где угодно, но только не в кафе, а интерьер кафе космонавтов за это время практически не изменился. Да и Всеволод почти не изменился! Время быстро летит в детстве и на переломе от зрелости к старости. В детстве десять лет — целая жизнь, а на роковом переломе те же десять лет способны превратить полного сил мужчину в старика. А на рубеже от тридцати до пятидесяти, который проходили сейчас и Снегин и Лобов, десять лет — пустяк, мало меняющий человека. Вот и возникла у Ивана при виде увлечённого танцем Всеволода Снегина иллюзия того, что встреча с ним накануне опасной операции в Даль-Гее состоялась не десять длинных лет тому назад, а буквально вчера… Тем более, что это далёкое и близкое вчера должно было получить своё сегодняшнее продолжение.

Когда в хороводе танца Снегин со своей партнёршей переместился на сторону Лобова, Иван, привлекая внимание товарища, поднял руку. Но увлечённый разговором Всеволод этого не заметил. Иван профессионально пожалел своего старого товарища: будь Снегин работающим пилотом-командиром, такого никогда бы не случилось. Деквалифицировался Всеволод на своём высоком административном посту.

Снегин жеста Ивана не заметил, зато заметили другие. В мире космонавтов Иван Лобов пользовался известностью, ничуть не меньшей, чем в былые времена какая-нибудь эстрадная супер-звезда. Только Иван пользовался другой — трудовой известностью, которая возносила своего избранника далеко не столь стремительно и шумно, но зато надёжно и навсегда. Пожалуй, в профессиональных вопросах космической работы авторитет и известность Лобова были даже выше, чем у командующего дальним космофлотом Всеволода Снегина. В среде гиперсветовиков бытовала ссылка на мнение Ивана Лобова, как на прецедент, обсуждать который конечно же можно, но сомневаться в котором в общем-то неразумно. «Аутос эфа!» — посмеивались порой космонавты-гиперсветовики, копируя древних пифагорейцев, живших тридцатью веками раньше, но относились к этому: «Он сам сказал!» — отнюдь не юмористически. И уж конечно, любая встреча Лобова со Снегиным, а тем более в кафе космонавтов, никак не могла пройти незамеченной. Когда Всеволод не заметил приветственного жеста товарища, чья-то рука из танцующих по соседству коснулась его плеча, а кивок головы указал на белый столик. Снегин обернулся и, поскольку улыбка и без того играла на его губах, улыбнулся ещё шире. В свою очередь подняв руку, он жестом показал, что сейчас проводит партнёршу и подойдёт. Через минуту он присоединился к Ивану и поздоровался, хотя они уже встречались по видеоканалу:

— Здравствуй, нетулика.

— Здравствуй, донжуан, — в тон ему ответил Лобов.

— Это Ильта, — пояснил Снегин, усаживаясь в плетёное кресло. — Дочь старого Лунге, который был инструктором по пилотажу и у тебя и у меня.

— Каждая девушка — чья-нибудь дочь.

— В особенности красивая, верно?

Иван не поддержал шутки, и Снегин, сменив тон, полюбопытствовал:

— А Клим и Алексей?

— Их не будет. — И поскольку Всеволод смотрел недоверчиво, не зная, как принимать эти слова — в шутку или всерьёз, пояснил: — Дело у меня секретное.

— Даже от Клима и Алексея?

— Отчасти и от них.

Лобов никогда не отличался многословием, но сегодня был особенно краток. Пытаясь угадать, что кроется за всем этим, Всеволод выдержал паузу, оглядел сервировку, одобрительно кивнул, отделил от внушительной кисти виноградину, уважительно взвесил на ладони и отправил в рот.

— Хорош! С земляничным привкусом.

— А это хорошо, когда виноград — да с земляничным?

— В меру все хорошо.

— Да, — рассеянно согласился Лобов, — в меру все хорошо. Только кто её устанавливает, эту меру?

— Человек — мера всех вещей.

— Разные они — люди.

— Разные, — согласился Снегин.

— А стало быть, и меры разные, верно?

— Верно.

Снегин не форсировал разговор, приглядываясь к старому товарищу, прикидывая, как вести себя, чтобы, не дай Бог, не допустить какой-нибудь неловкости в такой деликатной ситуации. Сам он предпочёл бы лёгкий, непринуждённый, сдобренный шуткой разговор, если бы даже речь шла об очень серьёзных вещах. Разговор, он и есть разговор, предварение настоящих дел и событий. Но Иван всегда был тяжеловат в беседах, к тому же не Всеволоду сейчас выбирать, на то воля Ивана. Снегин вернулся из инспекционного облёта галактических баз только сегодня, на рассвете, пробыв в дальнем космосе в общей сложности около полугода и лучше, чем кто-либо другой, зная о несчастье Ивана. Тогда же, утром, дождавшись подходящего часа, он и связался с Лобовым.

— Соболезную, — коротко сказал он после традиционного обмена приветствиями.

— Не надо об этом.

— А что надо? — импульсивно и, может быть, не вполне к месту спросил Снегин.

— Встречу. Есть серьёзный разговор.

— Когда?

— Чем быстрее, тем лучше.

— Тогда сегодня. Вечером. Там, где тебе удобно. И время назначай сам.