Жизнь у Петруши в руках мялась, что твоя глина с речного обрыва. В тринадцать ему уже дали в руки резец, и он стал работать с камнем. Подобно тому, как Микеланджело не снимал месяцами сапог, он приспособился ночевать в зале подле своих скульптур. Ночами неубранные статуи советских времен устраивали такой шабаш, что хоть святых выноси. Десять раз подумаешь, вытерпишь ли такое. Не хвались, едучи на рать. Но черти составляли Петру компанию. Заодно кормили его, сбегав в ночное кафе. Иной раз приезжал Никита, делил с Петрушей бденье, запасшись нотной бумагой. Петр! покуда полон сил – обтеши неотесанную действительность. Пусть твои изваянья схлестнутся морозной ночью в двусветном зале с призраками недавних времен. Петр! имя тебе – камень, так будь же тверд. Подмена отца для тебя великое благо. Свен танцует от печки, хотя и совсем неплохо. Сильный, незаменим в поддержке партнерш. Никита с Петром иногда ходят в балет посмотреть на Свена, и вообще. Бесплатно проходят вдвоем по студбилету строгановки в музеи. Нежно любят Конёнкова и половинчатые головки Голубкиной. Летом во Мценске Петр режет из дерева Параскеву Пятницу во всех видах. Лариса охотно позирует для Параскевы, покуда черти готовят фаршированные кабачки. Петру четырнадцать, Никита был влюблен в этом возрасте. Но Петр увидел недавно русалку на отмели под обрывом, а это меняет дело. Подсел на ее красу и вылепил деву с хвостом. Иван Антоныч крестился: господи, пронеси. В ночь на Ивана Купалу крыльцо им облили водой.

Отпраздновали Ларисины девяносто – по гороскопу она рак. Иван Антонычу два с половиной года как минуло. Он настоял – не праздновать. Ходим под богом. Предстанем ему, когда позовет. Когда труба проиграет. А черти куда заботливы – лишний раз ступить не дадут. Хлопочут и обихаживают – поживите, господь-вседержитель для вас не скупится на дни. Они долги еще и светлы, хоть Петр и Павел час убавил. Петрушины именины с Ларисиным днем рожденья почти совпали. Вырезал Петр из дерева ангела своего Петра, Петра-ключника. Лучник за облаками по тучам лучами стреляет. Радуга Мценск накрыла: городок невелик. А серафимов крылья с раздерганными перьями из облаков торчат. Примечайте, не прозевайте, Иван Антоныч с Ларисой. Скоро вас кликнут. Никнут тяжкие ветви после дождя. Ждите. Узнаете тайну – что там, откуда никто не вернулся. Уткнулся черт Шортик сопящим рыльцем в лапы и загодя плачет. Что всё это значит? Ужель наступает срок?

Иван Антоныч с Ларисой умерли в один день в знак особой божьей к ним милости. В день девятнадцатого августа преображения господня их отпевал отец Феодор (не лучший вариант). Сейчас звонил не Олег, не Огрызко с Оглоедом за Олега. Звонил Никита, так-то хорошо звонил, будто сам Иван Антоныч из гроба. Не хотелось мне хоронить Ларису с Иван Антонычем. Было мне раньше кончить повествованье. Но так уж вышло, я не при чем. Рука об руку с горестями житейские заботы. Уговорили Олега жить на теплой даче. Черти сами водили мотоцикл, едучи во Мценск – Олег сидел в коляске, накрытый волчьей шкурой (черти же и расстарались, добыли). Квартиру Ларисину сдали, Олег при деньгах опять попивал, но в пределах среднерусской нормы, с поправкой для красного пояса. Однако и при таком раскладе всё охал да ахал, почему и приладились бесы звонить без него. Отец же Феодор сам грешным делом бывало выпьет, то ему и до фени.

Никита с Петром приезжали на обихоженную чертями дачу. Сдружились с Олегом: Никита заново, Петруша впервой. Петруша выучил деда лепить из глины свистульки и барынь в кринолинах. Свистульками баловались черти. Никите случалось на них прикрикнуть: дайте сосредоточиться, черти этакие. Другой раз глиняные птички-свистульки сами без посторонней помощи устраивали концерт. Тогда унять их было непросто: слушались только Петра-ваятеля. Пестро раскрашенные глиняные барыни вымахали в человечий рост и прогуливались парами по дорожкам внутри сдвоенного участка, стесняясь выйти на улицу. Иная с коромыслом, даром что барыня. Иная с дитем без кормилицы. Веселая Ларисина душа улыбалась с розового облачка. Бывшие Ларисины воспитанники из детдома с выросшими детьми не забывали, захаживали. Охотно ели испеченные бесями ватрушки. Вкусны были, ничего не скажешь. Вечерний звон долетал из Мценска, Иван Антоныч с неба строго считал удары. Олег торопливо крестился. Спасибо – приняли его в сказочную эту жизнь. Сейчас тут заправляет Никита. Раз Никита его, Олега, впустил – значит, и черти не подкопаются. Выпить можно, с Ларисиными детдомовцами. Но только немножко. А то подлезет под руку черт, опрокинет рюмку на скатерть и пребольно ущипнет. Лучше не нарываться.

Медленно проворачивается над нами бледнеющее небо. Оно много не требует от старого усталого Олега. Бегал от бога и вот – добегался. При первой вечерней звезде заснул на веранде в кресле и не проснулся. Отец Феодор его и отпевал. Хотя уж давно отпетый человек был Олег. Встал непустой непростой вопрос. Покуда жив был Олег. вроде бы он был и звонарь. А теперь кто? Огрызко? Записали Никиту. Девять месяцев в году его нет – ништяк. Никого это не касается, никого не кусается. И вообще он человек свободной профессии. Ком-по-зи-тор. Где хочет, там и живет. Свиридов курский, Никита мценский. И точка. Звоните. Огрызко с Оглоедом. Живите на зимней даче, топите печку. Больше некому. Так-таки и некому? Ларисин воспитанник, сирота-бобыль Игорь сам с чертями поселился. Он как будто и дружка звонаря. Ездит с бесями на мотоцикле, замещает Никиту в отсутствие его (едва ли не круглогодичное). Игорю шестьдесят, молодой еще. Не стану его хоронить, не надейтесь. Скорей сама помру. Ай мне податься во Мценск? моя всё же орловщина.

Куда пошла душа Олега? Все наши восемь чертей мелкие бесы, нечего и спрашивать. Сменивший нелюбимого мною недолго продержавшегося отца Феодора новый священник отец Михаил насчет места пребывания Олеговой души придерживается обнадеживающего мнения. Милость господня неисповедима. Олег на колокольне проболтался порядочное время. Сверху и снизу его подпирали люди безгрешные, чуть что не святые: Лариса, обо всех сиротах печальница; Иван Антоныч, господу богу звонарь, Никита, не от мира сего бессеребреник; отрок Петр, ваятель оживших птичек, что не жнут и не сеют. Ну. и черти. Без них не обходится. В аду Олегу делать нечего: довольно он ИХ повидал. На доске примерных выпускников орловской семинарии имя Олега не значится. Жизнь прожил в бесовских тенетах, не увяз – и то ладно. На мценском кладбище подле Ларисы хорошо лежать – земля как пух. Опеки у чертей со смертью Олега здорово поубавилось, и они наконец смогли сконцентрироваться на продвижении Никиты. Давно пора. Он даже получил престижную международную премию. Маринка искренне удивилась- как это без ее радения содеялось.

У Никиты нет учеников, последователей – сподвижников на музыкальном поприще. Бог послал ему Петрушу. Пластика Петрушиных скульптур донельзя музыкальна. Петруша сейчас болтается в аспирантуре строгановки, полностью повторяя судьбу Никиты. До восемнадцати лет продержат, потом уж сам с усам. Свен в балете тоже пластичен – так считают Никита с Петром. Свен не знает об их визитах на его спектакли и об их оценках. Петр Никите родня через Сашеньку: она мать Никиты и бабушка Петра. Невнимательна к ним обоим. Зациклена на Свене (то есть на Нильсе). Остывает с годами. Не та Сашенька, что рыдала над упавшей с балкона кошкой. Не та, что судорожно цеплялась за Олега, тогда единственного близко знакомого ей мужчину. Правда, на любовную иглу она подсела и в браке с Нильсом, но теперь зависимость протекает ровно. Расставшись с Россией, Саша утратила черты тургеневской девушки, что были в ней так ярко выражены. Черти до ее отъезда вообще избегали к ней приближаться. Только в Швеции, только Огрызко с Оглоедом и только по делу. Иное дело Марина. Девочке со сложно заплетенными косичками во Франции чтоб отвердеть понадобились считанные часы. Вернулась блестящая и острая, что твой закаленный клинок. Вонзилась Никите в сердце, которое будучи подростком щадила. Лариса до последних дней берегла легко ранимую Никитину душу. За то Лариса и в раю. А воспитанника ее Игоря Огрызко с Оглоедом так обучили звонить, любо-дорого. Небось, на небесах слыхать.