Вдруг гром с ясного неба: Нугуманов уходит. Уезжает в Баш-кор-то-стан. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Стоит просветленная осень. Тонкие пласты тумана перемежаются с бирюзовыми полосками чистого неба. Я думаю так: в Башкирии сохранилось по крайней мере одно незамутненное озеро, и с него поднялись дикие гуси. Возвестили криком об отлете и подались к югу. А нам прислали начальником та-акую сволочь, что пришлось разбегаться врассыпную. Прощай, бедный событиями обеденный роман. Здравствуй, бестолковщина неизведанного казенного дома. М-да. Мириться легче со знакомым злом. Здравствуй, еще один начальничек, если Господь попустит здравствовать такого подлеца. Пребудь со мной, память о нехристе-бессребренике Нугуманове. У него были и, надеюсь, остались глаза поэта-примитивиста. Любите его, облака в небе и утки в камышах. И нефть под землей, раз без этого нельзя.
Скорбный лист
Село солнце за рекой, за приемный за покой.
Приходите, санитары, посмотрите – я какой.
Народное
«Знаете что, - сказала Маринка, - психиатр не должен привязывать к себе пациента. Ни в коем случае. А то тут одна старая врачиха померла, и за ней человек пятьдесят психов. Она их много лет держала на телефонных разговорах. Сильная была тетка. Однако ж сделала самую распространенную профессиональную ошибку. О таких вещах на первом курсе предупреждают». Мне было нечего возразить Маринке.
Когда Тоня Досифеева пришла к нам на работу, ее муж как раз был в Кащенке. Не по диссидентскому делу, нет. Ах, какой у него был лечащий врач, Михаил Черняев! Интеллигент принял в свои медицинские объятья интеллигента. Красавец улыбался красавцу мягкой улыбкой. Но Валентин Досифеев при всех своих фобиях оказался кремешок и навстречу медику не раскрылся. Психиатр вроде следователя. Мягко стелет, да жестко спать. Со следователем Валентин на своем интеллигентском веку дело поимел. На крючок попалась другая рыбка. В клетку по доброй воле залетела другая птичка.
«Не будьте так прямолинейны, Наталья Ильинична, - замечает Маринка. – Не спешите поскорей всё рассказать читателю. Не надо так, в лоб и в лоб. Зайдите с фланга. Поэт издалека заводит речь». Маринка у меня теперь будет вроде диктора Ватсона. Можно валить на нее, как на мертвую, любую стороннюю пришедшую мне мысль. Станем работать в режиме диалога. Сама напросилась ко мне в мастерскую краски тереть. Теперь мы вдвоем в этих стенах – очень уютно. Начну всё время поминать ее, как Стерн свою Дженни, к месту и не к месту.
Ну вот, Валентин выписался. Уже даже играл в спектакле, где его в конце убивают, и ничего. Антонина всё ходит в Кащенку. Сначала придумывала какие-то поводы консультироваться с Михаилом, что де можно Валентину и чего нельзя. Потом пошла клепать на мужа – мол, ему стало хуже. Тьфу, тьфу, неправда. Я у них была – с Валентином всё в порядке. Господи, как это Михаил сразу не понял… ведь все симптомы. Больны оба, жена гораздо серьезнее. Эти мутные глаза – ох, нехорошо. Надо было в самом начале поставить экран. Теперь поздно. Вон она ждет его на дорожке, не даст пройти. Вчера уж оставила все уловки – Михаил их на голову разбил. Доктор Черняев, круто развернувшись, спасается в здании. Находит ключ, отпирает заднюю дверь, и через лопухи – к дыре в заборе. Благодаренье Богу, сильный псих Ломошеев опять разогнул прутья и утек в ларек. Завтра заделают перемычкой Надо думать, как жить дальше. До дому доехал без приключений. Но скоро начал трезвонить телефон. Поднимешь трубку – молчат. Господи, он же дал Валентину номер. Развесил уши – актер, интересно, уже начались билеты в театр. Теперь непонятно – как расхлебывать.
За полночь Михаил встал, томимый дурным предчувствием. Выглянул – в свете фонаря маячила женская фигура, высоко заколотые светлые волосы. Сон ушел. Откуда адрес? За эти несколько часов – кто? И опять сообразил. Позавчера, когда она стояла в его кабинете, как целая толпа вакханок, ждущая первого крика – тогда на столе лежало письмо из Киева, от матери. Взял из дому, не успел прочесть. Олух Царя небесного. Запомнила наизусть цепкой памятью безумицы. Всё, кранты. Звонить Валентину – только сталкивать его снова в болезнь. Это безумный, безумный, безумный мир. И он позвонил своей завотделением. Разбудил. Ругалась, но признала, что проблема есть. Сказала – утро вечера мудреней. Утром возле дома пикета не было, зато был у ворот больницы. Черняев пролез в дыру и, облепленный репьями, пошел к завхозу просить ключи от въездных ворот. Запасные были, дал. Ворота чуть в стороне. Пока обошлось. Сам не очень здоровый, больничный рабочий Вася Королев заваривает решетку, а психи стоят в отдаленье, и слышится тихое – эх… Там, в вольере, выгуливают беспокойных, их беспокоит солнце. Не дай мне Бог сойти с ума – нет, лучше посох и сума. Ну что ж, всё это очень реально, и тот исход, и другой.
У нас на работу тогда не так уж прилежно ходили – Антонина исчезла вовсе. Валентин отвечал по телефону грустно и невразумительно. Еще бы, опора его поехала. Всё ж когда-никогда за зарплатой Тоня пришла. Осунувшаяся, с угрюмым блеском в глазах. К тому времени уж все всё знали, и Валентин и я. И телефон Михаила у меня был. Этот визит Тони к нам был переломным. Услыхала в коридоре какие-то нефтяные разговоры, и тут ее прорвало. Стала с жаром мне рассказывать, что под бассейном Москва – он тогда еще функционировал – лежит большое нефтяное месторожденье. Я удачно поддержала разговор: если только под бассейном, то не очень большое. Тоня вскинулась: мощность, мощность пласта какая! Ишь, выучила термины. Взяла деньги, но до дому не донесла. Заменила стоянье у походной Кащенки дежурством на Кропоткинской. Нашли, распрашивали. Ответила сурово – жду, скоро забьет нефтяной фонтан. Эта мания вахты, бдения – откуда она? Михаил на проводе. Обрадовался. Сказал: фонтан – фрейдистский символ. Надежная долговременная подмена. Пока передохнем и подумаем – как быть. И стал ходить на работу по центральной аллее.
Моя Маринка мне говорит: «Ну как же меня огорчает, что Вы неглубоко смотрите на вещи. Вечно Вы отдадите симпатию не тому кому надо и потом настаиваете. Не может Михаил так легко спихнуть ее с себя. Мы в ответе за тех, кого приручили. Ему через бурьян не продираться – зато ей торчать ночами на Волхонке. Придется Черняеву получить разрешенье Досифеева и забрать пассионарную Тоню к себе в стационар. А там самому тихонько переориентировать ее на что-нибудь безвредное». Конечно, моя умница, они так и сделали. Михаил бы, может, и спрятался, но Валентин настоял. В общем, пока повесили ее на того же Михаила. А спектакли идут своим чередом, и там в Валентина всё стреляют: пиф! паф!
Ну вот, бедная Тоня оказалась в психушке сразу с двумя лихорадками: нефтяной и любовной. Обе хорошо описаны, но от этого не легче. Михаил замыслил так. Сначала, используя всё свое влиянье, добиться, чтоб она сказала, как Крис у Крамера: хватит с меня нефтяного бизнеса. А потом уж отворожить ее от себя. Первая задача сразу же была решена. Михаил подтвердил существованье нефтяного месторожденья под бассейном, не большого, но и не маленького. Ему уже присвоено имя «Храмовое». Однако на высоком уровне принято решенье о его консервации в целях сохраненья экологической чистоты бассейна. Всё, что говорилось Божеством, принималось за чистую монету. Вопрос о разработке месторожденья ''Храмовое'' был снят с повестки дня. Во всяком случае пока.
Получив возможность пять раз в неделю по сорок пять минут беседовать с Божеством, Антонина стала тихой, кроткой и рассудительной. Хоть сейчас выписывай. Но Михаил был начеку. Он уже понял закон течения болезни. Маринка встревает: «Наталья Ильинична, он должен передать эту пациентку другому врачу, и тот уже попытается что-то сделать. Если вообще любовь – это болезнь». Ну да всё верно. Тоню махнули от доктора Черняева доктору Беляеву. Организовали так, чтобы с Михаилом она нигде не пересекалась. 2Нет, – опять возникает Маринка, - от этого наркотика нужно отучать мягко, постепенно. Как жизнь делает. В лучшем случае. А в худшем по силовому варианту: жить приучил - в самом огне, сам бросил - в степь заледенелую!» Ага, Маринка. Так точно.
