Борисов тихо подступил к двери, проверил фиксатор замка. Накинул на дверь цепочку.

На паркете тусклые пятна от ее больших каблуков — как следы зверя. Боже, как она металась по комнате! Под пестрой тесной кофточкой топырились груди двумя конусами, и, когда она двигалась, в большом вырезе мелькали чашки бюстгальтера. Она качала бедрами — вельветовые черные джинсы в обтяжку, жестяная бирка на заднем кармане. Вся извивалась. Он старался не смотреть на нее, но бывшая жена так и маячила перед глазами. То плюхалась на тахту, то вскакивала и принималась мерить комнату такими шагами, будто пол ей пятки жег, то оказывалась рядом и клала ладони ему на плечи. Он понял, что ей очень нужны деньги, наверное, на очередную импортную тряпку или вещь, и что так просто она от него не отстанет... Весь паркет от ее следов был пятнистый, как шкура хищного зверя из семейства кошачьих. Борисов поморщился и пошел на кухню за тряпкой.

Две эти встречи — с какой-то незнакомой и со слишком хорошо знакомой — как-то странно сместились в борисовском сознании. Наложились одна на другую и стали словно бы одним тяжким, бредовым воспоминанием... «Женщины?.. Не-ет, от этих женщин (все они, наверно, даже самые лучшие с виду, по-своему хищницы, истерички, дуры), от женщин надо бежать подальше!» Старался не думать больше об этом, забыть, углубиться в работу. Как раз напал в английских источниках на редкий материал — интересные свидетельства очевидцев о войне Алой и Белой розы... И, мало-помалу, собственные страхи и эта глупая домашняя баталия стали казаться пустяком... В самом-то деле, у кого не бывает неприятных встреч, каких-то отголосков прошлого, от старых связей... Есть из-за чего волноваться! Обычное дело. Главное — работа...

В институте никто и не заметил неприятных событий в жизни профессора. По-прежнему еще по дороге из дома он в уме начинал свою лекцию и, войдя в аудиторию, продолжал с середины фразы; все сразу же включались; и рассказ Борисова, в паузах и отпивах из стакана, в удивленных размышлениях, был блистательным. Но кого-то в тесной аудитории недоставало, появилась некая пустота, и он невольно это чувствовал. Той пары жадных глаз не хватало — он их даже и не замечал тогда, — той одной слушательницы, ошалело глядевшей прямо на него где-то из середины первых рядов. Всё вроде бы на месте, а вот что-то не так в аудитории — такое странное ощущение не покидало профессора. Но и это — так, мимолетное. Может, показалось только? А, может, это какой-то отголосок, след чего-то отболевшего, какой-то его вины?.. Чувство смутной какой-то вины вдруг появлялось в нем. Та девчонка? Метель, гололедица... Кажется, он толкнул ее тогда?.. Вот и в институте ее нет. Куда она делась? Что с ней?.. Это было — не в мыслях, не оформлено сознанием, а в смутном тревожном чувстве, шло вторым планом (на фоне читаемой лекции)...

«Ладно, все хорошо», — продолжая рассказывать и не думая об этом, внемысленно спорил с собой Борисов, спорили в нем сами эмоции, независимо от него, который полностью, увлеченно читал в этот миг свою лекцию... «Все хорошо, ее просто отчислили. От истеричек надо освобождаться». И все же ... пустота во втором ряду как-то беспокоила. Так — непривычное зияние в деснах, где был недавно удаленный зуб, саднит и беспокоит, так — выбитое окно в одной из комнат зимней дачи, когда уже заморозки и на весь дом несет оттуда холодом.

Хотя все миновало, но Борисову было холодно и неспокойно. Еще холоднее, еще одиноче, чем раньше.

Жанна даже подскочила на койке, увидев Нинку, — в белом халате плечо, знакомая челка на пол-лица, кукольный глаз и нос топориком, все это осторожно и весело вдвигалось из-за двери в палату.

— Ого, Нинка! Молодчага, что пришла!

— Лежи-лежи, что ты, Жанк.

— Нинка, ты даешь! Всегда вот появляешься кстати, когда так нужна, как добрый дух какой-то! А знаешь, у тебя сейчас такое же выражение, как тогда, помнишь, когда мы в школе контрошку у Генки списывали, вот у тебя сейчас такое же детективное лицо... Ну давай, давай садись вот сюда, — Жанна подвинулась, освободив местечко на постели. — Да, кстати, как у тебя с работой-то?

— У меня порядок. А вот твои дела, чую, неважнец. Да?

Из-под копны волос, из-под рыжей челки, подстриженной так, что один конец ее совсем закрывал глаз, а другой едва задевал бровь, торчал лишь длинный нос и впрямь «топориком», как говорила Нинкина мама.

— Борисов? — понимающе шепнула Нинка. Глухо застучали об пол яблоки, посыпавшиеся из ее сетки.

— Кстати, сейчас будем есть плоды, — сказала Нинка и, согнув свою длинную фигуру, нескладно опустилась на четвереньки подобрать раскатившиеся по полу яблоки.

Потом они сидели, обнявшись, на койке, грызли «плоды» и выговаривались друг перед другом.

— Дурища! Жизни не знаешь! Идеалистка! Ну что твой Виктор Константинович, что он?

— Эх, если бы ты знала! Он та-ак рассказывает о войне Алой и Белой розы! Он живет там, а не здесь, та-ам, понимаешь? В эпохах!

— Да он же целлофанный пакет, твой Борисов. Вот, — Нинка щелкнула ногтем по пустому пакету из-под фруктов. — Оболочка, в которой одни твои бредни. Ты его сочинила.

— Он ведь никогда не любил, не знал женщину. Нет у него ни жены, ни любимой, никого-никого! А может, его возлюбленная — это Жанна д'Арк, или Мария Стюарт, или... или...

Нинка печально почесала голову, пробормотала:

— Клинический случай.

«Ух ты, Борисов, профессор, заморочил голову девчонке... Нет, это я так не оставлю, — злилась про себя Нинка, — пусть я никакая не студентка, простой человек, но Жанка моя лучшая подруга. Нет, я сама зайду к этому Борисову, объяснюсь! Поговорить с ним надо, надо нам поговорить. Только вот адрес... Ладно, узнаю у них в институте...»

«А вот тот самый дом, где живет таинственный Борисов...» Нина остановилась и задрала голову. «Тэк-с... Пятнадцать этажей, над крышей — кирпичный барьер с зубчатыми украшениями. Замок, да и только. Стены крепости. Неплохо устроилась Алая роза».

Она вошла в подъезд. «Хм, где же лифт? Неужели в этой сорокаметровой башне нет подъемного сооружения?..»

Но лифт был, и не один, а целых два. И они находились между первым и вторым этажами, будто нарочно спрятанные от чужого глаза. Борисов жил на десятом. Вот и его дверь в черном дерматине, прорезь глазка. Тоже что-то средневековое. «Ишь, куда Роза забралась, не слишком высоко, но и не низко. И с улицы пыль не долетает, и с чердака не дует. Хитрец. Все учел!»— подумала Нина и нажала на квадратик звонка.

Тишина. Нина прислушалась. Вроде бы движение какое-то за дверью. Будто в квартире кто-то на цыпочках к двери подошел. Даже послышалось Нине, как похрустывают суставы чьих-то ступней. Она прильнула к глазку, пригляделась и — странно расширенный увидела в упор, выпуклый, как виноградина, зрачок. Ее, наверное, тоже заметили, из квартиры раздалось глуховато-осторожное:

— Кто там?

— Откройте, почта! — выпалила Нинка.

Дверь слегка приоткрылась, блеснула надетая изнутри цепочка.

— Здравствуйте, — сказала девушка в эту щель угрюмо белевшему там куску лица.

«Странный субчик»,— подумала она. И произнесла официально: — Извините, мне нужен товарищ Борисов.

Дверь открылась шире.

— Зачем он вам нужен? — сухо спросил человек.

Нина молча теребила ухо своей шапки.

— Простите, а что вам, собственно, надо? — хозяин подозрительно покосился на Нинину сумку.

«Боится, не бомба ли у меня там», — решила Нинка, и нахально мотнула раз-другой своей хозяйственной сумой. А вслух сказала:

— Я и говорю, почта. Расписаться надо. Может, пригласите все-таки войти?

«Или он чокнутый, или скрывающийся под маской ученого рецидивист...»

— Проходите, — недовольно проворчал хозяин.