— Шерман тоже умолчал об увольнении.

— Ну ему-то было выгодно скрывать этот факт, верно? Чтобы Кейт продолжала считать, будто бы связь с ним обеспечит ей заступничество. Напрасные надежды: Шерман не имеет никакого влияния на Мелмота.

— Вы думаете, Кейт соглашалась на близость с ним, чтобы не вылететь с работы?

— Я бы выразилась иначе: Шерман пользовался своим служебным положением.

— А я думал, обоих привлекал только секс.

— Типично мужское заблуждение. Уж извините.

Вступать в споры по этому поводу Даймонд не стал.

Закончив разговор с Ингеборг, он снова подошел к администратору и спросил, нельзя ли увидеть Кейт. Ему посоветовали настроиться на ожидание. Ждать Даймонд терпеть не мог. Но на этот раз бездействие навело его на дельную мысль.

Дождавшись Роджерса с кофе, Даймонд объявил:

— Раз уж я здесь, я не прочь проведать еще кое-кого. В Уилтоне. По личному делу. А вы остаетесь за старшего примерно на час. Не возражаете?

— А куда мне деваться? — невозмутимо ответил Роджерс.

— Только без рукоприкладства, — твердил Даймонд вслух, огибая Солсбери и выезжая на шоссе, ведущее в Уилтон. Ближайший час обещал Даймонду испытание. Гнев, медленно закипавший в нем уже несколько дней, грозил выплеснуться наружу. Нет, надо почаще напоминать себе, с какой целью он едет к Чудику Уайту: чтобы узнать, что именно произошло с ним в детстве. Только истина поможет ему избавиться от препятствия на пути к воспоминаниям, которое воздвиг его мозг, и довести расследование до финала.

Он задумался: не позвонить ли Уайту заранее, чтобы предупредить о визите? Нет, без эффекта неожиданности ему не обойтись. Правда, нет никаких гарантий, что Уайт дома.

Уайт жил в приземистом каменном строении, напоминавшем бывший амбар. Но Даймонда в эту минуту занимали не архитектурные детали дома, а свет, горевший в его окнах.

Он позвонил в дверь и с облегчением услышал шаги за ней. Дверь приоткрылась на длину цепочки, разглядеть в щель хозяина дома Даймонду не удалось.

— Мистер Уайт?

— Да, — послышался в ответ недружелюбный голос.

— Мое имя — Питер Даймонд, когда-то вы учили меня рисованию. Да, я в курсе, что для визитов уже поздновато, но…

Не говоря ни слова, Уайт убрал цепочку. Ростом он был ниже, чем запомнилось Даймонду, одет в тонкий кардиган, вельветовые брюки и ковровые шлепанцы.

— Входите, — предложил он.

И вдруг протянул руку.

Такой ловушки, как рукопожатие, Даймонд не предвидел. Одно дело — заглянуть в гости к старому педофилу, и совсем другое — пожимать ему руку. Даймонд сказал себе, что это просто формальность. Сколько рук ему приходилось пожимать в жизни! К его ладони прикоснулась ладонь Уайта — вялая, костлявая, неприятно тепловатая. Не удержавшись, Даймонд поспешил прервать рукопожатие, а потом вытер ладонь о брюки.

Уайт, видимо, ничего не заметил.

— Сейчас поставлю чайник.

— Прошу вас, не надо, — остановил Даймонд. — Я ненадолго. В этих краях я оказался потому, что заезжал в больницу, куда должен скоро вернуться.

Старик любезно заверил:

— Как бы там ни было, встреча с бывшим учеником — неожиданная радость. Проходите на кухню. В гостиной у меня мастерская. Да, я до сих пор рисую.

Путь в кухню лежал через гостиную-мастерскую. На планшете Даймонд увидел рисунок тушью, изображавший городскую улицу, — несомненно, выполненный талантливым мастером.

— Как, говорите, вас зовут?

Даймонд повторил.

— Я учился у вас в начальной школе Лонг-Лейн.

— Помню такую школу. А вот учеников пофамильно — к сожалению, нет. У вас были способности к рисованию?

— Ни малейших. В то время меня не интересовало ничто, кроме спорта. Может, вы помните моего школьного друга Майкла Глейзбрука?

Уайт покачал головой:

— Боюсь, нет.

— А вот он вас помнит. Какое-то время назад он видел ваш рисунок в одном журнале.

Уайт нахмурился и явно занервничал.

— В статье об иллюстраторах книг, — подсказал Даймонд.

Морщины на лице Уайта разгладились, он с облегчением подхватил:

— Ах да! Для этой статьи меня даже фотографировали.

— Помнится, во время работы в той школе вы поддерживали связь с местным театральным кружком. Мы с Майком Глейзбруком даже сыграли в одном из спектаклей — о Ричарде III.

Уайт вскинул обе руки.

— А-а-а, так это вы были принцами в Тауэре! — Вспомнив давнее прошлое, он явно испытал удовольствие. — Сорок лет прошло, если не больше! Теперь-то я вас вспомнил.

Да уж, не сомневаюсь, старый ты извращенец, мысленно усмехнулся Даймонд.

— А вот у меня приятных воспоминаний не осталось. С тех пор я избегаю театров.

— Вот оно как, — с искренним сочувствием произнес Уайт. — Если вдуматься, сюжет и вправду трагический.

— Нет, пьеса тут ни при чем.

— Значит, всему виной боязнь сцены?

— Бросьте, мы же оба знаем, что боязнь сцены тут ни при чем.

— Будьте добры, просветите меня.

— Нет, мистер Уайт, я хочу, чтобы меня просветили вы. Хочу знать, что произошло между вами и мной.

Старик заморгал.

— Прошу меня простить, я в растерянности. Насколько я помню, между нами ничего не «происходило», как выразились вы.

— Почему вы дали роль именно мне?

— Видимо, потому, что вы были бойким ребенком. Извините за прямоту, но вы и теперь, став взрослым, держитесь на редкость внушительно.

— Я офицер полиции.

Это признание произвело колоссальный эффект. От лица Уайта мгновенно отхлынула кровь.

— Мне известно о вашей судимости, — добавил Даймонд.

— Это было давным-давно, — прошептал Уайт. — Я отбыл наказание.

— Вас выпустили досрочно через три года.

— Три года — тоже немало. Это не пикник на опушке. За что сидят такие, как я, оповещают всех и каждого, нам приходится тяжелее, чем кому бы то ни было.

— Жалобить меня бесполезно.

— Я и не пытаюсь. Я получил по заслугам. Но свой срок я отбыл, других судимостей у меня нет. Можете убедиться сами.

— Это означает лишь одно: больше вы не попадались. Склонность к извращениям — это навсегда.

Уайт кивнул.

— Да, я растлитель малолетних, другого отношения я не заслуживаю. Значит, вы имеете в виду ту давнюю судимость?

— Нет. То, что произошло между мной и вами.

Словно не слыша, Уайт продолжал:

— С тех пор я больше никогда не работал в школе. Долгое время мыкался без работы. Моим спасением оказались способности к рисованию. Я мог бы иллюстрировать детские книги, но намеренно воздерживался. В конце концов я нашел свою нишу — графические новеллы для взрослых, — помолчав, он спросил: — Зачем вы приехали сюда, мистер Даймонд?

Его собеседник с трудом сдержал гнев.

— Говорите, вы сменили работу и образ жизни? Думаете, вашим жертвам было так же легко?

Уайт понурил голову.

— Да я понимаю… В детстве я сам натерпелся всякого. Прошу вас, поверьте: с тех пор как я вышел из тюрьмы, я не совершил ничего предосудительного.

Даймонда по-прежнему наполняло презрение.

— Мистер Уайт, я приехал сюда из-за того, что произошло между мной, в то время ребенком, и учителем, которому я доверял.

Уайт вскинул голову и широко раскрыл глаза.

— Вам я не сделал ничего плохого!

У грязного мерзавца язык повернулся все отрицать. Даймонд, перед глазами которого сгустился красный туман, схватил старика за плечи.

— Хотите сказать, вы меня облагодетельствовали?

— Богом клянусь, я не сделал вам ровным счетом ничего.

— Хватит врать. — Даймонд придвинул его к себе, приподняв над полом. Теперь они смотрели друг другу в глаза. — Всякий раз, стоит мне войти в театр, у меня что-то замыкает в мозгу, да так, что меня чуть наизнанку не выворачивает. Не знаю, что именно. Эти воспоминания от меня скрыты. Зато я точно помню, когда все началось: в день моего участия в том спектакле.

Лицо Уайта исказилось от ужаса.

Даймонд встряхнул его, и старик вскрикнул. В углу его рта показалась струйка крови. А когда Уайт открыл рот, стало ясно, что он прикусил себе язык.