Всех нас выгнали во двор, построили в ряд. С нами и те, кого Мария Павловна спасла от рук толпы на базаре. Мы окружены насмерть перепуганными воспитателями, поварами и вахтёрами. Все молчат, понурив головы, будто объявлен траурный час. Только Мария Павловна носится по двору, точно укушенная осой. На её пути оказалось пустое ведро – она так шарахнула его о камень, что в лепёшку превратила. Пробегая мимо столба, увидела топор, схватила его да как швырнёт, что он взлетел под самые небеса… Вай-буй, я-то считал, что Мария Павловна всегда спокойная, весёлая, сыплющая шутками-прибаутками женщина, а она…

Так вот, слушайте дальше.

Мария Павловна подскочила к редкобородому старичку:

– А у тебя что они стащили?

– Хур… хурд… джин… – пролепетал старик испуганно.

Тётя Русская опять стала носиться вдоль строя. Ясно, что она вне себя от ярости, но никто не знает, как успокоить её, утихомирить. Все молчат…

Мне было очень жалко Марию Павловну, очень. Знал бы я, что всё так обернётся, ни в жизнь не впутался бы в это дело. Чтоб они сдохли со своими колпаками и хвостами! Поверите ли, так мне было худо, так обидно, что еле удерживал себя, чтобы не подскочить к мерзкому Шермату, исцарапать, искусать всего. Кулаки сжимал, аж пальцам больно стало.

Тётя Русская перестала бегать, но не совсем ещё успокоилась.

– Так кто же всё это затеял? Удивительно, все молчат, хотя прекрасно знают, кто был зачинщиком.

– Ну-ка посмотрим, кто заговорит первый: раз, два, три…

Молчание. Почему, почему они молчат?! Поднимаю руку, мнусь.

– Это дело Шермата… – начинаю я, но встречаюсь глазами с проклятым зачинщиком, осекаюсь и замолкаю. Испугался ли, пожалел ли, не знаю. А Куршермат уставился нагло, на губах издевательская ухмылка.

– Дурак, ты же сам всё придумал! – крикнул он вдруг. – Ариф зачинщик, кто же ещё?! Говорят, в тихом омуте черти водятся.

Ия, вот тебе раз! Как говорится, с больной головы на здоровую. Во сне это или наяву? Неужто можно так лгать и не краснеть? А ребята молчат как всегда, молча-ат, они ведь, они…

– Можно скажу? – неожиданно поднял руку Карабай.

– Говори.

– Сказать-то я могу, но если они потом сдерут с меня шкуру и соломой набьют?

– Руки коротки!

Карабай начал рассказывать, что Шермат с Исламом сколотили шайку, что они нападают на свою жертву, нацепив чёрные маски, что вооружены пиками и жестяными саблями, но те не дали ему договорить. Закричали, начали клясться и божиться, что шайку сколотил я да сам Карабай. Мария Павловна стояла, не зная, кому верить. Наконец она выставила перед строем Ислама и Куршермата направо, меня с Карабаем – налево и обратилась к ребятам:

– Вот теперь вы мне скажите, кто из них говорит правду?

Все молчат, опустив головы. Шермат с Исламом стоят, выпятив грудь, вроде бы добродушно поглядывают по сторонам, но во взглядах их угроза. Страх парализовал ребят, сделал глухими и немыми.

Вдруг из строя с поднятой рукой выкатился Алим Чапаев, но, не произнеся ни слова, так же с поднятой рукой закатился обратно. И тихо, шмыгая носом, заплакал.

– Ну, что там ещё? – спросила, еле сдерживаясь, тётя Русская.

– Я бы сказал, но мне язык вырвут!

– Кто вырвет, кто?

– Куршермат. Видите, какие у него кулаки?! – заплакал Алим Чапаев. Мария Павловна подошла, взяла его на руки. – Он у нас и хлеб отбирает… – плакал Чапаев.

– Кто, Шермат?

– Куршермат и Ислам Курбаши. Каждый день по три куска отбирают… И сахара половину отбирают. А не дашь, ночью выводят в сад и колотят…

– Почему же ты молчал?

– Он сказал, что, если только пикну, язык вырвет с корнем.

Тётя Русская не очень-то поразилась, будто обо всём этом она и раньше догадывалась. Недобро улыбаясь, она покачала головой, потом обернулась к строю:

– Правду говорит Алим Чапаев, ребята?

– Верно!

– У всех они отбирают?

– А хлеб продают сторожу!

– Отберут хлеб да ещё по макушке кулаком саданут! – доносилось со всех сторон. Плохо чувствовали себя и воспитатели с поварами, окружавшие нас, они были насмерть перепуганы случившимся.

Мария Павловна пообещала простить того, кто признается, что украл стариковский хурджин. Никто не откликнулся. Минута прошла в молчании. Неожиданно руку поднял Вечноголодный. У него неимоверно большая голова и тонюсенькая шея.

– Можно сказать?

– Говори.

– Я у какой-то старухи увёл ведро супу.

– Где суп?

– Половину я съел.

– А другая половина?

– В саду. Ведро я повесил на урючину.

– Поди принеси… Ну, дети, так и не скажете, кто утащил дедушкин хурджин?

– Ислам утащил, Ислам! – загалдели ребята помладше.

А Ислам как ни в чём не бывало ухмылялся. Кто-то видел, что хурджин спрятан на крыше столовки. Так что через пять минут он был вручён хозяину. Когда старик ушёл, рассыпаясь в благодарностях, Мария Павловна опять взорвалась. На этот раз попало воспитателям. Потом завела всех старшеклассников и Алима Чапаева к себе в комнату и продолжала выяснять, как было дело. Куршермат с Исламом Курбаши помалкивали, словно их это вовсе и не касалось.

– Я знаю, где их склад! – вдруг опять проявил храбрость Алим Чапаев.

– Ты сказал «склад»? – удивилась директор.

– Да, склад! – радостно воскликнул Алим Чапаев.

Мне показалось, что Ислам с Шерматом едва не вскочили с мест, однако взяли себя в руки. Шермат хрипло кашлянул.

– Не кашляй – не испугаешь! – заорал вдруг Алим Чапаев, точно глухие сидели кругом. – Я Чапаев, понял? А ты басмач, понял?! Чапаев басмачей не боялся и не боится, понял!

– Что же у них на складе, Алимджан? – ласково спросила Мария Павловна.

– Сабли.

– Настоящие сабли?

– Лучше настоящих!

– Ещё что?

– Копья. Хлеба много, хлеб там прямо гниёт.

– Ещё?

– Колотого сахару полно, деньги в медной чашке… И ещё… папиросы, кажется, были, спички тоже…

Тут, видно, терпение тёти Русской лопнуло – она изо всей силы трахнула кулаком по столу, вскочила с места.

Заперев Куршермата и Ислама Курбаши в комнате, мы все понеслись в дальний угол сада. Склад располагался в яме из-под пня. «Разбойники» просто малость расширили её и углубили, а сверху прикрыли ветками, забросали землёй – получилась крыша. Кроме вещей, о которых говорил Алим Чапаев, здесь были ещё четыре новенькие простыни, две пары ненадёванных ботинок, медный самовар. С этими трофеями мы вернулись обратно. Мария Павловна выглядела очень странно. Трудно было понять, плакать ли она сейчас станет, смеяться или сердиться пуще прежнего. Но ничего такого не случилось. Она долго сидела на диване, обхватив обеими руками голову, потом встрепенулась и тихо позвала:

– Ислам, иди-ка сядь рядышком. И ты, Шерджан, садись, вот так, молодец. Вы ведь оба обещали мне исправиться… Исламджан, ты ведь стал было уже неузнаваемым, сынок. Кто вас сбивал с пути? Вы у всех отбирали хлеб?

– Почти у всех мальчишек, – ответил Ислам, закашлявшись.

– И сколько вы набрали хлеба?

– Около ста пятидесяти кусков.

– Зачем вам столько хлеба?

Ислам взглянул на напарника и словно одеревенел. Мария Павловна поняла, что больше ни слова не вытянет из него, повернулась к Шермату и начала расспрашивать его таким же мягким, вкрадчивым голосом.

– Вы нас не прогоните? – вскинулся вдруг Шермат.

– Но тебя ведь это не пугает!.. – горько усмехнулась тётя Русская.

– Вы меня не выдадите?

– Нет, ты же знаешь, что нет.

Вот тогда-то Шермат с Исламом заговорили, перебивая друг друга. Выяснилось, что на это дело подбил их одноглазый вахтёр, который сидит у ворот. Он же и помог оборудовать склад в углу сада. Он каждый день забирал собранный хлеб, а взамен давал им наконечники для пик, жесть для сабель, папиросы. Иногда платил деньгами.

– Что вы ему ещё давали, кроме хлеба и сахара?

– Много чего.

– Например?

– Вчера вечером, например… – Шермат кинул взгляд в окно и продолжал приглушённым голосом: – Мы ему отдали десять пар ботинок, макароны и рис.