Иногда это начинается буквально с пустяка. Вот, к примеру, когда жена отдыхала в Фурра, я и Сосье пообедали вместе, а потом мы были приглашены к ним на ужин, где познакомились с Петрелями. Вскоре мы пригласили чету Сосье к нам. Я вспомнил о Буржуа и его молодой обаятельной жене и подумал, что Сосье будет рад повидаться с ними.

После кофе мы сыграли в бридж. Вскоре последовало ответное приглашение к Буржуа, затем к Сосье; короче, осень проходила у нас под знаком того, что мы называли «бридж лекарей».

Октябрь и ноябрь пронеслись в сумасшедшем темпе, тем более что младший мой сын тоже подхватил грипп и слегла на неделю жена.

Мы уже начали думать, что будем дарить на Новый год детям. Раз десять я давал себе клятву заглянуть к Люлю, но в последний момент всегда возникала какая-нибудь помеха. Мне было стыдно, тем более что поужинать у Петрелей время у нас нашлось; они были совершенно очаровательны, но разговоров о Бобе на этот раз избегали.

К чему кривить душой? Я дважды выкроил время прогуляться по авеню Терн и обследовать там кое-какие бары в слабой надежде встретить Аделину, но, поскольку мне не повезло, наведался к ее подруге.

По утрам свет в доме горел до девяти, а то и до десяти часов, а в моем кабинете из-за того, что там матовые стекла, так и весь день; в три пополудни становилось снова темно, к тому же непрестанно либо лило, либо моросило.

Я и не пытаюсь оправдываться. Мы с женой дважды выбирались в театр. И вот как-то, кажется, сразу после одиннадцатого ноября я все-таки позвонил на улицу Ламарка.

— Алло! Кто говорит?

— Шарль, — ответил я.

Я сразу решил, что Люлю выпила. Голос у нее был какой-то мутный, после каждого слова она запиналась, словно не знала, что дальше сказать.

— Как поживаете?

— Благодарю, хорошо.

— А жена?

— Тоже.

— Как дети?

— Все прекрасно.

На нее это было не похоже. Я уж подумал, в себе ли она.

— А как вы, Люлю?

После долгой паузы, во время которой в трубке слышалось только дыхание, Люлю ответила:

— Кантуюсь помаленьку.

Если Боб охотно употреблял жаргонные словечки, то Люлю раньше их избегала.

— Вы одна?

— Нет.

Снова молчание, и я в растерянности уже подумывал, не лучше ли повесить трубку.

— Мне тут гадают на картах.

Я понял, кто: омерзительная старуха Кеван, мертвенно-бледная и красноглазая.

— Она предсказывает мне счастье!

Люлю рассмеялась дребезжащим нетрезвым смехом. Я не стал рассказывать жене об этом разговоре.

Незаметно подошел декабрь; пришлось, как всегда в конце года, нанять бухгалтера, который занялся составлением и рассылкой счетов моим пациентам. Он расположился в гостиной, не курил, лишь круглый день сосал желудочные пастилки, и стоило взглянуть на него, как сразу становилось ясно: приближается Новый год.

Я придумывал, как уговорить жену, чтобы она позвала к нам Люлю на встречу Нового года. Я понимал, что если приглашение будет исходить от меня, она не придет. Но и жене придется проявить настойчивость к хитрость.

— Кого ты собираешься пригласить на Новый год? — спросил я.

— Не знаю. А ты?

— Тоже не знаю.

В прошлом году, поужинав вместе с детьми индейкой и уложив их сразу после полуночи спать, мы на всю ночь отправились на улицу Ламарка; в ателье собралось человек тридцать, не меньше, и под утро мы устроили маскарад, перерядившись в то, что оказалось под рукой.

— Грустно будет Люлю, — осторожно намекнул я.

— Нисколько не сомневаюсь, но ведь пока у людей траур, они не празднуют Новый год.

Я не стал настаивать, поклявшись в душе еще вернуться к этой теме.

Но вернуться не пришлось. 15 декабря в четверть девятого утра, когда передо мной стоял голый до пояса старик и я через стетоскоп слушал хрипы в его заложенных бронхах, раздался телефонный звонок; я еще подумал, что он какой-то необычно тревожный и требовательный. Сразу взять трубку я не мог, и звонок продолжал надрываться.

— Это вы, доктор?

Голоса я не узнал.

— Доктор Куэндро у телефона. Кто говорит?

— Луиза.

— Какая Луиза?

— Мастерица у Люлю. Доктор, приезжайте скорей! Позвоните в полицию! Я боюсь. Я даже в дом войти не смею и звоню от мясника. Люлю умерла.

Из жизни она ушла незаметно и тоже не оставила ни записки, ни письма. На постели под ее телом рядом с измятой фотографией пятнадцатилетней давности, на которой были сняты они с Бобом, обнаружили пустой тюбик из-под снотворного.

Подожди она несколько недель, и ей бы не понадобилось никаких таблеток: весила она не больше, чем десятилетний ребенок.

— Все время я уговаривала ее поесть, — рассказывала Луиза. — А она только головой трясла. Теперь-то я уверена, что она отказывалась нарочно: хотела уморить себя голодом.

Я тоже уверен в этом. Но смерть все не приходила, а встречать Новый год без Боба Люлю не хотела.

А может быть, теперь, когда Боб не поддерживал ее, она боялась опуститься и стать недостойной его.

Ведь именно для того, чтобы удержать себя от падения, она выставила мадемуазель Берту за дверь. А чуть погодя снова открыла ее для Розали Кеван.

И Люлю решила уйти, пока не поздно.

Интервью

Сименон. Для меня оказался чрезвычайно полезным один совет профессионального литератора. Дала его Колетт. Я писал тогда рассказы для газеты «Матен», а она работала литературным редактором. Как-то я принес ей два рассказа; она их вернула, и я принялся за переделку. В конце концов она сказала: «Послушайте, они слишком литературны, все еще слишком литературны». Я последовал этому совету. Теперь я ему следую всегда, это моя главная забота.

Интервьюер[9]. Что вы подразумеваете под словами «слишком литературны»? Вы что-нибудь убираете? Какие-то определенные слова?

С. Прилагательные, наречия — короче, все слова, которые производят впечатление, — и только. Всякую пустую фразу. Если фраза у вас получилась красивой — выбрасывайте. Когда я нахожу у себя в романе что-либо подобное, значит, нужно выбрасывать.

И. Ваше редактирование в этом и заключается?

С. Практически да.

И. А сюжет вы пересматриваете?

С. Что вы! Никогда. Бывают случаи, что в процессе редактирования приходится менять имена: в первой главе женщину зовут Элен, а в последней — Шарлотта; тут я, естественно, ставлю все на свои места. И вычеркиваю, вычеркиваю, вычеркиваю.

И. Что еще бы могли бы сказать начинающим писателям?

С. Писательство считают профессией, но я с этим не согласен. Я считаю, что все, кто не испытывает потребности писать, кто полагает, что может заниматься другими вещами, должны заниматься другими вещами. Писательство — не профессия, а, увы, призвание. Я не думаю, что художник может быть счастлив.

И. Почему?

С. Прежде всего потому, что человек хочет стать художником из-за потребности найти себя. Каждый писатель пытается найти себя в своих персонажах, во всем, что пишет.

И. Значит, он пишет для себя?

С. Да. Безусловно.

И. Отдаете ли вы себе отчет в том, что у вашего романа будут читатели?

С. Я знаю, многих людей так или иначе волнуют примерно те же проблемы, что и меня, и они будут рады прочесть книгу, чтобы найти ответ — если только его вообще можно найти.

И. Если писателю не удается найти ответ, то, видимо, для читателей все же есть польза от его бесплодных усилий?

С. В том-то и дело. Несомненно. Не помню, говорил ли я вам о чувстве, которое испытываю уже много лет. В нынешнем обществе нет могущественной религии, нет четкого разделения на классы; люди боятся огромной организации, в которой они лишь маленькие частицы, поэтому, читая некоторые романы, они как бы подглядывают в замочную скважину за соседом: есть ли и у него тот же комплекс неполноценности, те же пороки, испытывает ли он те же искушения? Вот что они ищут в произведениях искусства. Я считаю, что сегодня многие люди ощущают тревогу, пытаются понять себя.