Крошечный кусок серого городского неба стиснут стенами домов. Небо – наверху, а я – на дне этого колодца. Я на дне.

– Что такое человек? – скрипят цепи старых качелей, раскачивающихся сами по себе. На них никого нет, но на земле почему-то всё равно дрожит чья-то тень. – Человек – он как огонь. Такой спокойный снаружи… И такой же разрушительный внутри.

И в чём смысл этой философии? В чём смысл этих пустых сотрясения звука и мыслей? Нет смысла в том, что не подкреплено реальной основой.

– А что вообще такое реальность?

Странный вопрос. Глупый вопрос. Реальность – то, что реально. Что можно пощупать. Потрогать. Сломать. Убить.

– Как потрогать запах? Как сломать мелодию? Как убить любовь?

Никак. Потому что нельзя сломать или убить то, чего не существует.

– Ты правда в это веришь?

Вера – это когда ты не можешь чего-то доказать. Поэтому я не верю – знаю.

– Ты горишь слишком ярко. Поэтому ты можешь и не успеть…

Знаю, что могу не успеть. Поэтому успею. Должен успеть. Пока не сгорю до конца.

– Вот видишь – ты тоже думаешь, что человек похож на огонь.

Мир освещает ослепительная вспышка белого света, от которого хочется крепко зажмуриться. Мне в лицо летит зажжённая спичка, которая освещает весь этот мир.

– Но чтобы это понять, нужно обжечься.

Я ловлю горящую спичку рукой. Ладонь обжигает болью…

– Помни – мир полон…

…Я открываю глаза.

Надо мной всё тот же потрескавшийся и протекающий потолок. Надо мной нет даже куска неба.

Хотя я всё так же на дне.

На улице идёт дождь.

Он протекает сквозь дыры, сквозь гнилую штукатурку. Вода напитывает собой дерево и попадает на проводку, в которой многие годы не бежал поток электронов. Торчат ржавые гвозди, в воздухе витает сырость. В воздухе стоит шум барабанящего и текущего сквозь дом дождя.

Всё как обычно.

Всё как всегда.

Откидываю старое одеяло, встаю с жёсткой покосившейся кровати, зябко ёжась после сна.

Говорят, что тут широта субтропиков и не бывает холодно, но это не так – мёртвый город на горизонте словно выпивает тепло со всей округи. Может, когда-то тут и было тепло, но когда исчезли люди, исчезло и оно. Кажется, я ещё это помню…

Ещё я помню, что за зимой всегда приходит весна. Но, как оказывается, есть один нюанс – они не приходит ко всем. И мы, чёрт возьми, застряли в этой зиме без снега, но с залезшим в самые кости холодом пустого города.

Пахнет едой. Не слишком вкусной, но всё-таки едой.

– Проснулся? – в комнату заглядывает улыбающийся Белый. – А я нам завтрак приготовил! Получилось – просто пальчики оближешь!

– А руки ты мыл? – хмуро спрашиваю я.

– Конечно!

– А если проверю?

Руки этот обормот, конечно, не мыл. Ему, видите ли, не нравится, что текущая из одного крана на весь брошенный дом вода несёт тухлятиной… Хотя чудо, что у нас тут вообще вода есть – ей в городе отключили уже давно.

Холодная вода, отдающая ржавчиной, обжигает руки и летит в лицо. Это чтобы проснуться, чтобы наверняка. Натягиваю растоптанные кроссовки, надеваю спортивные штаны и толстовку, накидываю капюшон на голову.

Сбегаю по лестнице, вылетаю наружу. Дождь кончился, но на земле ещё стоят лужи. Вдыхаю свежий утренний воздух, пахнущий озоном, закрываю глаза…

Хорошо.

Иду, постепенно переходя с шага на бег, и нарезая круги вокруг здания. Один, второй, третий, десятый… Залетаю на старую спортивную площадку, на бегу натягивая на руки перчатки со срезанными пальцами.

Мокрый асфальт врезается в костяшки – сначала отжимания. Потом – турник. Потом – «груша».

Грохот ударов по висящей канистре из-под бензина эхом отдаётся болью в костяшках. Облаками брызг разлетается скопившаяся на импровизированной боксёрской груше вода. Металл крепок, но человек ещё крепче, иначе бы кое-кто уже давно ржавел на свалке…

Или всё-таки кое-кто уже и так на свалке? Или всё-таки кое-кто и так уже рассыпался ржавым пеплом?

…Пора возвращаться – в место, которое язык не поворачивается назвать домом. Просто здание. Когда дует ветер – оно скрипит и так и норовит рассыпаться кучей мусора. Когда идёт дождь – он течёт сквозь него от крыши до фундамента.

Не дом – просто здание, в котором мы живём. Но мы всё-таки живём в нём.

…Снова умыться – на этот раз не чтобы проснуться, а чтобы хоть немного смыть пот и городскую пыль…

Из осколка зеркала на меня смотрит худой темноволосый и темноглазый парень лет шестнадцати с крестообразным шрамом на щеке.

Если есть инь – должен быть и янь. Если есть в мире Белый, миру нужен и Чёрный. Всё верно. Но несправедливо. Для нас. Мы ехали на заокраинный запад, как в страну света, а оказались в долине, куда не заглядывает солнце.

Если всё плохо – не стоит думать, что это конец. Потому что как бы ни было плохо, ещё хуже может быть всегда.

– Приятного аппетита! – Белый поправляет шапку на голове и, прищурив левый глаз, нацеливается вилкой на порцию дешёвой китайской лапши.

– Приятного, – бурчу я и тоже принимаюсь за еду.

Не пища богов – причём, весьма. Та ещё гадость, по правде. Зато бесплатно. Нашёл я тут один заброшенный склад, где кое-какая еда ещё сохранилась… Срок годности, правда, уже почти на всём истёк, но есть всё равно можно. Один чёрт там консервантов больше, чем той же сои…

– Сегодня пятница, – с набитым ртом произносит Белый. – Пойдёшь?

Глупый вопрос, братишка. А что мне ещё делать?

– Конечно, пойду.

– Не ходи. Не надо.

Прогорклая лапша встаёт поперёк горла. У Белого на такие вещи нюх – даром, что он ещё совсем мелкий. Если говорит не ходить – лучше действительно остаться здесь.

– Ты же знаешь, что сегодня 4 июля – копов в городе не будет, считай. Можно подольше полазить…

– Знаю, – спокойно кивает Белый, глядя на меня совершенно не по-детски серьёзным взглядом. – Но это будет выбор – уйти или остаться. Очень важный.

Накатило раздражение. На себя, потому что колеблюсь. Немного на Белого, потому что он, скорее всего, был как всегда прав. И традиционно – на этот чёртов мир.

А всего-то и надо сказать «Я остаюсь»…

– Надо идти, – упрямо говорю я.

Но я говорю «надо идти». Назло кому или чему?

Белый кивает. Он смотрит на меня понимающе, но грустно – не как на глупца, но как на упрямца, который не отступает, даже будучи не прав.

…Нищему собраться – только подпоясаться. Закинул в рюкзак пару шоколадных батончиков, пакетик орехов и бутылку воды – чтобы подкрепиться в случае чего. Самую малость инструментов – верёвка, кусачки, напильник. Нож – на пояс, пару заточек – про запас. Фонарик ещё. И монтировка, конечно же – сразу и оружие, и инструмент…

– Хочешь историю? – спрашивает меня Белый, рисуя что-то куском мела на стене. – Сегодня это будет легенда!

Не хочу я никаких историй… Но у Белого больше ничего и нет, а у меня нет даже их. Он вспоминает их? Те истории, что читал давно или прочитает после? Или придумывает их? Не знаю. Да и зачем мне это знать?

– Когда погас огонь и от берегов страны мёртвых – Миктлана, отступило кровавое море, от голода умер бог Четвёртого Солнца, – слегка нараспев произнёс Белый. – Его жена – Тоси, что была богиней добра и земли, отрезала свои волосы и дала обет безбрачия. Проходили века или дни, но она хранила данное слово… Пока однажды не поняла, что не носит в себе ребёнка – бога, которому было предначертано спасти наш мир. Но другие дети Тоси – богиня луны Мецтли и четыреста её звёздных братьев решили, что нарушив своё же слово, их мать опозорила и себя, и всех их. И поэтому решили убить Тоси, чтобы её вина была искуплена. А когда она однажды пришла в храм, чтобы принести жертвы, то Мецтли и её братья напали на Тоси и…