Премьер вызвал секретаря и продиктовал ответ:

— Пиши: "Сардару Старосельскому, Главнокомандующему казачьей дивизией. Прикажите полковнику Филиппову, чтобы он, обезоружив арестованных большевиков, препроводил их в надежное место и держал бы их там под надзором впредь до получения окончательных распоряжений относительно их участи". Написал? Отправишь только завтра, понял? А копию вместе с телеграммой сардара Старосельского положишь в особую папку.

Секретарь поклонился и вышел.

Премьер был доволен. А что, разве плохо ответил? Он ведь не приказал казнить кого-то, а велел держать под надзором до получения окончательных распоряжений. А таких распоряжений он не даст. В конце концов эти солдафоны сами должны догадаться, что значит "препроводить в надежное место". Подождем, пока догадаются.

Ждать пришлось недолго. На третий день, 25 августа, Старосельский прислал новую телеграмму:

"Его превосходительству Председателю Совета Министров г-ну Восугу од-Доуле.

Полковник Филиппов сообщает: "27 числа текущего месяца Зи-Ка-Дэ (т. е. 25 августа), в то время как арестованных большевиков перевозили из Карасу в Бендер-Гяз, Коломийцев, являвшийся одним из командиров большевистских войск, предпринял две попытки к бегству. При второй попытке он был убит выстрелом из винтовки. Коломийцев прежде неоднократно хвастался ловкостью, проявленной им при бегстве из Тегерана".

— Слава аллаху! — облегченно вздохнул Восуг и протянул телеграмму секретарю: — Положи в особую папку. Для истории.

…Пройдет несколько лет. В Персии будет работать посол Советского Союза Борис Захарович Шумяцкий. Он получит возможность ознакомиться с этими телеграммами, подтверждающими официальную версию гибели первого советского посланника Коломийцева. Шумяцкий встретится также с очевидцами событий, запишет их показания и расскажет в своем очерке правду об убийстве Коломийцева. Нам остается только уточнить и дополнить его рассказ новыми под-робностяки и деталями из ранее неизвестных воспоминаний других очевидцев и современников.

…Коломийцева со связанными руками привели в Бендер-Гяз.

— Из Тегерана сбежал, а отсюда не сбежишь, — усмехнулся Филиппов, глядя на разбитые в кровь ноги Коломийцева, на разодранную, мокрую от пота рубаху.

— Стереги, полковник, могу и убежать! — вызывающе ответил Коломийцев.

— Твоя песенка спета! Заприте его в одиночку! — скомандовал Филиппов и поскакал к себе в Карасу, небольшой поселок в семи верстах от Бендер-Гяза, где в большом каменном доме, некогда принадлежавшем бакинскому миллионеру Лианозову, жили инструкторы казачьей дивизии. Филиппов написал подробный рапорт об аресте бежавшего от тегеранских властей посла Коломийцева и обнаруженных при нем документах, а также драгоценностях, причем указал только половину суммы и не все драгоценности — остальные он присвоил.

Отправив рапорт в Решт, Филиппов стал ждать дальнейших указаний.

Старосельский позвонил на следующий день, пересказал содержание телеграммы премьер-министра.

— Будем ждать инструкций, — сказал он.

— А долго ли, господин полковник?

— Не могу знать. Я премьеру не указ.

— Видите ли, господин полковник, этот Коломийцев — опасный человек. Туземцы благоволят к нему, даже из числа офицерства. Боюсь, как бы он не упорхнул из одиночки…

— Головой ответите! — закричал Старосельский. — Примите все меры! Вы понимаете, что будет, если Коломийцев окажется на воле?

— Понимаю, господин полковник.

— Ну так действуйте! Мне ли вас учить, что случается "при попытке к бегству"?

Опасаясь, как бы большевики во главе с Коломийцевым в самом деле не вступили в сговор с персидской охраной тюрьмы, Филиппов приказал доставить их в Карасу, хотя здесь не было тюрьмы. Лучше, решил он, держать их под своим надзором, под охраной верных казаков.

Около пяти часов вечера жители Бендер-Гяза шпалерами выстроились вдоль улиц, высыпали на балконы домов, провожая печальную процессию: длинной вереницей растянулись связанные друг с другом изнуренные, избитые, оборванные люди, охраняемые конными казаками. Впереди шел Коломийцев. Руки связаны за спиной, полы разорванной рубахи развеваются на ходу, ноги босы, окровавлены. Голова высоко поднята, гордый взгляд устремлен вперед, ступает твердо.

В Карасу пленных ввели во двор, оцепленный казаками. Из дома вышли Филиппов и группа офицеров.

— А, прибыли, товарищи комиссары? Добро пожаловать, хлеб да соль, — издевательски усмехался Филиппов. — Глядите, сколько большевиков. Вот это улов так улов. Сам Лианозов позавидовал бы такому!

— Большевик я один, — смело ответил Коломийцев. — Нечего хвастать богатым уловом. Вы схватили рядовых солдат, они не большевики, и напрасно вы держите их под замком.

— Вот как! Что же они бежали из Ленкорани?

— Подчинились моему приказу.

— Распоряжаться да агитировать ты умеешь, это я помню. А теперь я буду распоряжаться. А ну, дайте ему метлу, пусть подметает двор!

Пленным развязали руки, развели по подвалам и баракам, а Коломийцева и нескольких ответственных работников Мугани заставили подметать двор, чистить уборные, колоть дрова.

Филиппов издевался над Коломийцевым, унижал, рассчитывал сломить его волю.

Глядя, как Коломийцев работает, Филиппов спросил:

— Что б ты сделал со мной, если б я попал к тебе в руки?

Коломийцев пригладил рукой спутанные волосы и спокойно ответил:

— Расстрелял бы как собаку!

Филиппов зловеще расхохотался.

— Ну так не ты меня, а я тебя расстреляю как собаку!

Вечером Филиппов собрал офицеров полка, чтобы решить участь Коломийцева.

Наступило утро 25 августа. Пленные сидели в полутемном подвале. Всю ночь, отбиваясь от комаров, они не сомкнули глаз.

Скрипнула дверь, в проеме выросла фигура молодого офицера:

— Агаи Коломийцев, выходите!

Коломийцев поднялся не сразу. Пожал руки сидевшим рядом, а поднявшись, окинул прощальным взглядом остальных пленных.

— Куда его ведут? — выкрикнул кто-то.

— Приказано отвести в Бендер-Гяз, в тюрьму, — охотно ответил офицер. Он не знал, что это неправда. О том, что произошло в пути, он позже расскажет советскому послу Шумяцкому и по известным причинам попросит не называть его имени, а потому так и остался для нас "офицером Ш.".

— Прощайте, друзья! — Коломийцев решительно направился к выходу.

Офицер Ш. с нарядом конных казаков повел его по дороге Карасу — Бендер-Гяз. Дорога пылила между чахлыми кустарниками. Слева вдали синел и сверкал залив, справа в небе розовел снежный конус Демавенда. Лучи еще нежаркого солнца ласкали ноющее тело Коломийцева, снимали боль, усталость. Хорошо было идти, просто идти, дышать, ни о чем не думать…

Сзади послышался конский топот, Коломийцев оглянулся, увидел двух всадников: это были полковник Филиппов и офицер Шазда Мирза. Филиппов приказал офицеру ШШ.:

— Пусть конвой возвращается, а вы останьтесь. Мы сами доставим его в Бендер-Гяз. — И бросил Коломийцеву: — Ступай вперед!

Высокий и худой, заложив руки за спину и чуть подавшись всем корпусом вперед, Коломийцев шагал широко и быстро, словно куда-то спешил. "Сейчас выстрелит… сейчас выстрелит… в затылок? Или в спину, под сердце? — Лихорадочные мысли проносились в уме, как рваные тучи в бурю. — Эх, как мало… только двадцать три года… А Дуняша, родила ли?.. Что ж не стреляют?.."

— Стой! — хрипло крикнул Филиппов. — Беги!.. Беги, говорю!

Коломийцев усмехнулся и, высоко подняв голову, засмотрелся на розовый конус Демавенда, который переливался в мареве, словно знамя, вознесенное в небо.

— Тогда молись! — бросил Филиппов нетерпеливо.

— Господь не услышит. — Коломийцев насмешливо посмотрел на Филиппова, тот отвел глаза и буркнул:

— Ну тогда проси… последнюю волю…

— Серхенг, разрешите дать ему покурить, — попросил офицер Ш.

Филиппов кивнул. Коломийцев взял папиросу, закурил, благодарно кивнул офицеру.