Два выстрела грохнули почти одновременно. Коломийцев рухнул, как подрубленное дерево. Филиппов подъехал к нему, перегнулся с седла. Обе пули попали в голову. Полковник отъехал в сторону, приказал офицерам:

— Заберите его!

Офицеры спешились, перебросили тело Коломийцева через коня офицера Ш. и продолжали путь. Руки Коломийцева свисали, как плети, волочились по земле, будто он и мертвый хотел ухватиться за нее.

На окраине Бендер-Гяза остановились возле плетня, перед которым рос густой кустарник.

— Положите его здесь и поезжайте за лопатами, — приказал Филиппов офицеру Ш.

Пока тот ездил в поселок, Филиппов сидел в стороне и курил одну папиросу за другой.

Офицер Ш. вскоре вернулся с лопатами. В густых зарослях вырыли неглубокую яму и торопливо зарыли.

В Ленкорани Федор Беккер, как на базаре, показывал новому генерал-губернатору уезда Хану Нахичеванскому шкуру леопарда.

— Я долго охотился за ним, ваше превосходительство.

— С тех пор как бежал из Ленкорани? — усмехнулся губернатор, поглаживая шелковистую шкуру.

— Да, ваше превосходительство, — охотно признался Беккер. — Надоела мне бесконечная война. До каких пор? Не лучше ли, подумал я, уйти в горы, жить среди дикой, первозданной природы? Поверьте, я не вернулся бы в Ленкорань, но подумал, как эта шкура украсит вашу гостиную.

— Очень, очень, — кивнул губернатор. — Спасибо за подарок. Значит, ты отрекаешься от большевиков?

— Ошибка юности, — развел руками Беккер.

— Пора, пора поумнеть! Ты уже не безусый юноша. Вот и партизан Бала Мамед. На что похоже? Разъезжает по селам с красным флагом, громит наших аскеров… Ты вот что, отправляйся в горы и скажи ему, что мы простим его, если он согласится сотрудничать с нами. Захочет, весь Зуванд поручим ему, пусть начальствует! Скажи, губернатор хочет видеть его, пусть приедет в Ленкорань, встретим как национального героя.

— Непременно передам, ваше превосходительство.

— А сам дай подписку о невыезде. И помни, если опять запишешься в большевики, шкуру спущу, как с этого леопарда, — расхохотался Хан Нахичеванский.

— Что вы! Я б охотно записался в вашу партию.

— Нельзя. Мусават — партия азербайджанцев, — с достоинством ответил губернатор.

— Тогда, по крайней мере, разрешите мне открыть специально для господ мусаватских офицеров сапожную мастерскую.

— Ты умеешь тачать сапоги?

— А как же! Я потомственный сапожник. Мой отец обувал весь Ленкоранский гарнизон.

— Да-да, вы, немцы, аккуратные мастера. Открывай, это благое дело.

Выйдя из кабинета губернатора, Беккер почувствовал облегчение, какое мог бы испытать человек, вырвавшийся из тисков обвившего его удава.

На следующий день в двух шагах от Ханского дворца, над дверью небольшого частного дома, появился фанерный щит с изображением сапога и словами: "Сапожных дел мастер". Очень скоро Беккер стал модным сапожником, от заказчиков, главным образом офицеров гарнизона, но было отбоя. И никто из них не догадывался, что ходит на явку большевиков-поднольщиков.

Подмастерьем у Беккера был Сергей. Беккер замечал, что после гибели отца в Сергее словно надломилось что-то: прежде живой и веселый, он посуровел, ушел в себя. "Да, повзрослел парнишка, горе закалило его, как огонь — железо", — думал Беккер, глядя, как Сергей сосредоточенно, ловко протыкает подошву шилом и вбивает в нее деревянные шпильки. Отказавшись эвакуироваться с матерые, Сергей остался в отряде Гусейнали, где находился и Салман, который месяцем раньше потерял самых близких ему людей: мать и невесту. Возвратясь в Ленкорань и открыв сапожную мастерскую, Беккер предложил Сергею работать с ним. Сказал, что ему нужен подмастерье, а главное — связной для подполья. Трудился Сергей добросовестно, старательно, часами не разгибал спины. И с обязанностями связного справлялся как нельзя лучше.

Но Беккер замечал, что иногда Сергей тосковал, ему становилось тесно в сапожной каморке, пропахшей клеем, гуталином и канифолью, все валилось у него из рук, в голубых глазах вспыхивал всплеск тревоги. В такие минуты он отпрашивался в лес к Гусейнали и Салману. "Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит", — подшучивал Беккер и отпускал Сергея.

Однажды, заметив тревожное состояние Сергея, он сказал:

— Завтра пойду в горы, к Бала Мамеду. Пора все-таки выполнить поручение моего друга-приятеля господина губернатора, — усмехнулся он. — А ты тем временем погости у Салмана денька три.

Сергей благодарно взглянул на него.

На небольшой поляне, под железными деревьями, обвитыми лианами, Ахундов ничком лежал на охапке соломы, а пожилая женщина смазывала его исполосованную спину жидким тестом, перемешанным с золой. Несколько дней назад Ахундова схватили в селении Дыгя и привели в Герматук, к предводителю мусаватских отрядов Джамалбеку, пожелавшему лично допросить "важного большевика". Он делал это так изощренно, что крик Ахундова разносился по всему селу. Выпоров Ахундова, с него взяли подписку о невыезде.

Чуть поодаль командир отряда Гусейнали и его адъютант Азиз играли в нарды. Несколько партизан, Сергей и Салман наблюдали за игрой. Гусейнали был в ударе, ему везло: он выиграл уже две партии, и третья складывалась удачно для него.

— Да, Азиз, пора признаться, что ты проиграл. Сейчас я сделаю тебе "марс", — шутливо давил на нервы соперника Гусейнали, бросив "шеш гоша" — две шестерки.

— Опять шеш гоша! — с досадой воскликнул Азиз. — Что делать, если тебе зары [32] подыгрывают. Который раз гоша выпадает.

— Да, не везет тебе, во всем не везет, — сверкнул лукаво черными глазами Гусейнали. — Порядочных людей сам Джамалбек сечет, а тебя какой-то плешивый Мамедхан.

Все рассмеялись. Салман заметил, что Азиз был в отряде тем чудаковатым человеком, которые обычно становятся мишенью для насмешек, чем-то вроде громоотвода, снимающего нервное напряжение, разряжающего обстановку, и этот человек никогда не обижается на шутки друзей, а, наоборот, поддерживает их. Наиболее подходящим моментом для таких шуток была игра в нарды. Тон шутливого отношения к Азизу задавал сам Гусейнали: чуждый всякой сентиментальности, он не мог иначе выразить свою дружескую привязанность к нему.

— Если б я был счастливый, то родился бы девочкой, — хихикнул в ответ Азиз.

— А ты еще раз сходи к губернатору, — поддел Гусейнали. — Авось он лично удостоит тебя палки.

— Откуда у меня такое счастье! Я же не Багирбек.

Все рассмеялись при упоминании этого имени.

— Кто такой Багирбек? — спросил Сергей у Салмана.

— Не знаю, Гусейнали, чему вы смеетесь?

— Марс! — торжествующе произнес Гусейнали, сделав последний ход, и, потеряв интерес к нардам, охотно начал рассказывать: — Был у нас такой староста, Багирбек Садых-беков, еще до того, как вы на свет появились. Вызвал он как-то богатого сельчанина и говорит: "Мешади Али Аббас, жена его превосходительства Фидарова письмо прислала мне". — "Да? — поразился Мешади. — Что же она пишет?" — "Пишет, что родила сына". — "Ай, как хорошо, — обрадовался Мешади, — да хранит его аллах!" — "Она и о тебе упоминает". — "Обо мне? — поразился Мешади. — Не может быть!" — "Что ж, по-твоему, я вру? Вот, пожалуйста, я прочту". Багирбек взял со стола газету "Каспий" и как будто письмо читал: "Передай Мешади Али Аббасу, пусть пришлет в подарок моему сыну четырех баранов, коня и ожерелье из империалов…"

Все хохотали до слез, и сам рассказчик тоже.

— Что такое империалы? — спросил Салман.

— Царские золотые десятки.

— Хорошо, а разве Мешади не видел, что Багирбек читает ему газету? — спросил Сергей.

— Ай, Червон, Мешади когда-нибудь видел газету, чтобы знать, что это такое? К тому же он так опешил от радости! Шутка ли, жена самого губернатора обращается к нему с поручением! Да он ей не только коня, самого себя принесет в жертву. На радостях Мешади отвалил вдвое больше того, что просил Багирбек. А Багирбек продолжал читать "Каспий" другим сельчанам. Жена губернатора оказалась очень плодовитой, каждый год рожала то сына, то дочь.