— Ну и пусть остается, — задергал бородкой Алексеев. — Мы не против. А что касается Мугани, то и она останется автономной республикой, независимой от Азербайджана, неразрывной частью единой и неделимой России.

— На земле Азербайджана — независимой от Азербайджана? Это как же получается?

— А вот так и получается. Так решил наш съезд муганского зажиточного крестьянства. Таково волеизъявление народа.

Ролсон кивнул.

— Слушай, какого народа? Наш мусульманский народ…

— Я говорю о русских людях Мугани! — перебил его Алексеев.

— О каких русских людях? Слушай, Алексеев, ты забыл, кто твои предки и как они сюда попали? — Мамедхан зло посмотрел на маленького человека в черном сюртуке; тугой стоячий воротник упирался в его жилистую шею.

Лицо Алексеева пошло багровыми пятнами. Его предки, зажиточные рязанские мужики, были молоканами — пили молоко в постные дни. За это церковь предала их анафеме. Вместе о сотнями семей других сектантов — баптистов и субботников — их изгнали из родных мест, насильственно переселили в Муганскую степь. Переселенцы создали на Мугани и мостами на Ленкоранской низменности русские поселения: Пришиб, Привольное, Новоголовку, Николаевну, Андреевну и другие. Им удалось разбогатеть — купцы Алексеев, Аникеев, Николаев торговали хлебом по всему Закавказью, вывозили его в Персию.

— Думаешь, если у меня бороды нет, так я не понимаю, что к чему? — продолжал Мамедхан. Он вытащил из кармана листок бумаги, развернул его. — Вот, послушайте: «…Переселение из России производится во славу все того же националистического принципа „русификации окраин“[1]. Понятно?

Алексеев раскрыл рот и стал глотать воздух, как рыба, выброшенная на берег. Ильяшевич нервно подергал пышный ус. Сухорукнн выпрямился в кресле, спросил:

— Простите, хан, кто написал эти нелепые слова?

— Ваш Ленин! — ехидно ответил Мамедхан.

У всех округлились глаза. Сухорукин оскорбленно встал.

— Почему же „наш“? Здесь, слава богу, нет большевиков. Я лично эсер, член партии социалистов-революционеров.

— Какая разница, — махнул рукой Мамедхан. — Кечал Мамед или Мамед Кечал. Все вы, революционеры, одинаковы!

— Ну, знаете, — развел длинными руками Сухорукин.

Вынув трубку изо рта, Ролсон удивленно посмотрел на Мамедхана.

— Вы читаете Ленина? — впервые заговорил он.

— Что вы, что вы, мистер Ролсон! — забеспокоился Мамедхан. — Большевистского агитатора схватили… У него листовку отобрал…

Сухорукнн откашлялся.

— Значит, „русификация окраин“! Занятно! Что ж, как учитель истории позволю себе преподать вам небольшой урок. Вы являетесь потомком первого хана Талыша, Мир Мустафы хана, не так ли?

— Да. И горжусь этим!

— Прекрасно. В таком случае вы должны знать, что Мир Мустафа хан, ища защиты от персидских и турецких орд, обратился к русскому государю с просьбой взять вас, мусульман, под свое покровительство. — Сухорукин говорил менторским тоном, словно действительно вел урок в классе. — Мир Мустафа хан заключил договор с Россией и принял российское подданство.

— Знаю, — хмуро согласился Мамедхан. — Из двух зол выбирают меньшее.

— Допустим, — согласился Сухорукин. — Пойдем дальше. Мир Мустафа хан выдал свою дочь за русского офицера.

— При чем тут ханская дочь? — взорвался Мамедхан.

— Насколько мне известно, вы ведете свой род от этой самой ханской дочери и русского офицера.

— Я чистокровный талыш! — передернулся Мамедхан под общий смех.

— Какой же ты, батенька, чистокровный. Ты наш брат русак! Ну, Терентий Павлович, вот это прижучил! Молодец! — захихикал Алексеев.

— Пойдем дальше, — тем же тоном продолжал Сухорукин. — Генералиссимус Суворов писал царице о вашем досточтимом предке: „Оный хан к Российским подданным ласкателен“. Что же вы, Мамедхан, так нетерпимо относитесь к русским людям Мугани?

— Вот уж правда, что нетерпимо! — задергал козлиной бородкой Алексеев. — Хотя и вы, и ваш парламент едите наш, русский хлебушек.

Мамедхан озирался, как затравленный зверь.

— Ай балам! — закричал он. — Это вы начали: народ, народ. При чем тут народ? Народ пусть работает! Мы что требуем: распустить краевую управу, передать власть мусавату!

— Этому не бывать! — выпятил грудь Ильяшевич. — Русское воинство, которым я имею честь командовать, сумеет защитить Мугань!

— Защити, батюшка, защити! — подхватил Алексеев. — Мы за тобой как за каменной стеной.

— Видите, мистер Ролсон? — развел руками Мамедхан. — Без ваших солдат решить этот вопрос невозможно. Я говорил генералу Томсону и вам говорю: если англичане придут в Ленкорань, мы, мусульмане, с радостью вступим в ряды английской армии.

Ролсон кивнул.

— Ох, хитер! — заерзал в кресле Ильяшевич. — Нас с англичанами столкнуть хочет, а?

Однако быстро вы меняете симпатии, Мамедхан! — ухмыльнулся Сухорукин. — Два месяца назад вы говорили Нури Паше, что готовы вступить в турецкую армию.

— Верно! Говорил! — ударил по подлокотникам Ильяшевич. — А Нури Паша ответил… Дай бог памяти… — Он обернулся к адъютанту, тот вскочил. — Сафьяновую папку! — Адъютант поспешно вышел из комнаты. — Сейчас, батенька, я вам напомню, что сказал Нури Паша, — погрозил он изнеможенно откинувшемуся в кресле Мамедхану.

Что напоминать, Мамедхан и сам прекрасно помнил все. Когда генерал Денстервиль со своим отрядом „Денстерфорсом“ и правительство Диктатуры Центрокаспия бежали из Паку от наступавших турецких войск и в город въехал Нури Паша, а вместе с ним — мусаватское правительство Хойского, Мамедхан отправился на прием к Нури Паше, просил турок прийти на помощь мусульманам, и Нури Паша сказал ему…

Вернулся адъютант, подал Ильяшевичу папку.

— Вот, он сказал вам: „Передайте мусульманам, что им недолго придется ждать“. Каково, а?

Да, так он и сказал. Видно, не знал Нури Паша, что уже подписано Мудросское соглашение, по которому Турция „уступила“ Баку англичанам и что вскоре он не только покинет Баку, но и окажется их пленником.

— Вы туркофил? — недовольно спросил Ролсон.

— Что вы, мистер Ролсон, — заискивающе улыбнулся Мамедхан. — Мы, талыши, народ гостеприимный. Обычный визит вежливости…

— Повенчалась лиса с волком! — ехидно захихикал Алексеев.

Ролсон через плечо спросил что-то у сопровождавшего майора, сидевшего позади его кресла, тот наклонился и заговорил по-английски.

— Джентльмены, — неторопливо начал Ролсон. — Я внимательно выслушал и вас, — он ткнул трубкой в сторону Мамедхава, — и вас, — в сторону Ильяшевича. — Я искренне разделяю ваши волнения и доведу их до сведения генерала Томсона. Однако, джентльмены, вы прекрасно знаете, что мы пришли на Кавказ не для того, чтобы попирать суверенные права здешних народов, диктовать им свою волю, навязывать форму правления. Позволю напомнить вам слова генерала Томсона, сказанные им по прибытии в Баку. — Ролсон, не оборачиваясь, протянул руку, и майор вложил в нее листок бумаги. Ролсон принялся читать: — „Заявляю вам, как командующий союзными англо-франко-американскими войсками, что мы прибыли сюда, чтобы, согласно заключенному с Турцией условию, заменить турецкие войска, охранявшие до сего времени вашу территорию. Никакого намерения вмешиваться в ваши внутренние дела мы не имеем ни в настоящем, ни в будущем. Внутреннее управление страной или любой частью ее — дело исключительно самого народа, в которое союзники ни в коем случае вмешиваться не будут. Мы приходим к вам с одной лишь целью: водворить порядок, удалив германские и турецкие центры брожения, препятствующие восстановлению законности и порядка. Наши отношения ко всем народностям и всем вероисповеданиям будут совершенно одинаковы. Я надеюсь, что при нашей совместной работе все устроится как нельзя лучше“. — Ролсон сделал ударение на словах „совместной работе“ и многозначительно оглядел присутствующих.

Слушая Ролсона, Мамедхан вспомнил недавний солнечный воскресный день 17 ноября. Тогда он тоже находился среди ответственных представителей мусаватского правительства, собравшихся для встречи англичан на бакинской пристани, украшенной флагами союзников и мусавата. Все нетерпеливо посматривали на выстроившийся на рейде в две кильватерные колонны караван судов. В час дня к пристани первым подошел пароход „Президент Крюгер“, на котором два месяца назад бежал предшественник Томсона генерал Денстервиль.