Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Отдохнем, Маша, отдохнем. Вот закончим революцию в мировом масштабе, тогда и отдохнем, — бодро ответил Ульянцев.

— Не щадишь ты себя! Эдак и ноги протянешь еще до мирового масштаба. Почему не пришел к ужину? Мы тебя ждали, ждали…

Мария развернула на письменном столе узелок, сняла мелкую тарелку, накрывающую миску с едой.

— Садись, ноешь.

Ульянцев потянул носом вкусный запах.

— А, каша! А это что за птичка, синяя такая?

Мария усмехнулась:

— По-нашему — каша, а по-талышски — дашма поло, а птичка — это кашкалдак, начиненный орехами. "Джуджа кебаб" называется. Знакомый талыш привез из Астары.

— Вкуснотища, должно быть!

— Ешь, пока теплое. А я побегу. Доктор Талышинский оперирует сегодня, опаздывать нельзя.

Ульянцев сел за стол, разложил кашкалдак, выскреб ложкой ореховую начинку — такого он никогда не едал.

В дверь снова постучали, и тут же, переваливаясь на обмороженных ногах, в комнату вошел комендант крайсовета Рябинин с чайником в руке.

— Здравия желаю, товарищ комиссар. Никак, завтракаете? А я вам чаю принес, — Рябинин поставил чайник на стол и метнул взгляд на папки, сдвинутые на край стола.

Едва арестовали офицеров, Рябинин приколол на грудь красный бант, стал выступать на митингах, выставляя себя борцом за Советскую власть. На чрезвычайном съезде Мугани он попросил слова и произнес такую речь:

— Граждане-товарищи, депутаты Советской власти! Я хочу рассказать о себе. Кто я есть? Самый что ни на есть сермяжный российский солдат. Кормил вшей на германском фронте. По случаю своей храбрости выслужился до старшины, получил Георгиевский крест. А в Ленкорань перевели, как я есть обмороженный. Служил комендантом в краевой управе, а на деле — денщиком у полковника Ильяшевича. Вот хлопчик знает, не даст соврать. — Рябинин протянул руку в сторону Салмана. — Как батюшка Ильяшевич гонял меня, господи! "Рябинин, подай! Рябинин, убери!" Да, у него порядок на первом месте. А как же? Дело свое он знает дай бог каждому. Так что, товарищи-граждане, такого командующего поискать. Но дело не в этом. А только я хочу сказать: прошу записать меня в партию большевиков, как я есть сознательный инвалид войны.

Делегаты посмеялись, В партию Рябинина не записали, но назначили комендантом крайсовета.

— Садись, Рябинин, поешь со мной. Ложка за голенищем?

— Премного благодарен. Кушайте на здоровье.

Не успел Рябинин выйти, как в комнату вошел худой, высокий, изогнувшийся, словно в поклоне, человек.

— Вы позволите? — вежливо спросил он.

"День начался!" — мысленно усмехнулся Ульянцев.

— Чего спрашивать, коль вошли, — ответил он. — Валяйте, садитесь, гостем будете.

— Благодарствую, — ответил посетитель, складывая на стуле свое длинное тело. Помолчал, присматриваясь к Ульянцеву, и наконец представился: — Я — Сухорукин.

В больших темных глазах Ульянцева погасла улыбка, они стали непроницаемы. "Так вот ты какой!"

— Я счел своим революционным долгом… напомнить о себе, — начал Сухорукин. — Вы у нас человек новый, людей не знаете. А я, смею заверить, старый революционер, отдал много сил и лет борьбе с самодержавием. Первым стоял у руля совдепа Ленкоранского уезда…

Когда Сухорукин начал говорить, Ульянцев вытащил из ящика стола папку и начал рыться в ней.

— Вы не слушаете меня? — оскорбился Сухорукин.

— Слушаю, слушаю. Продолжайте.

— Скромность не позволяет мне говорить о своих заслугах перед революцией… Вам ничего не докладывали обо мне?

— А что мне должны были доложить о вас?

— Видите ли, у каждого человека всегда найдутся недоброжелатели и завистники, — менторским тоном ответил Сухорукин. — Долго ли очернить?.. — Он нервно выпрямился на стуле. — А если не докладывали, почему, смею вас спросить? — И вопросительно уставился на Ульянцева, ожидая ответа.

— Почему же?

— Из зависти! — поднял длинный палец Сухорукин. — Из желания предать забвению мои революционные заслуги!

Ульянцев усмехнулся:

— Какие именно заслуги вы имеете в виду?

— Как же! В период Бакинской коммуны я был председателем уездного исполкома, руководил Военно-революционным комитетом обороны Ленкорани. Наконец, я был особоуполномоченным Наркомпрода Бакинского совнаркома по Мугани…

Вспомнились строки газетного отчета: "Хлеб теперь уже не политический вопрос, а вопрос нашего физического существования…" "Хлеб у нас будет…"

— Я знался с нашими незабвенными комиссарами Шаумяном, Джапаридзе. Товарищ Алеша приезжал в Ленкорань. Кстати, он взял меня под защиту, когда некоторые товарищи ставили вопрос о моем отстранении.

"Ишь, чем козыряет!" Ульянцеву вспомнился разговор с Микояном на конспиративной квартире. Микоян прочел ему письмо, только что полученное из Астрахани от Коломийцева: "Я прихожу к убеждению, что Вы недостаточно тверды в дискредитировании меньшевизма и эсеризма и недостаточно последовательны, давая нм кое-где место и уступая иногда позиции. Но стоит и в Баку с ними нянчиться". Ульянцев полностью разделял это мнение, но Микоян предостерегал его от механического переноса астраханских приемов борьбы на Мугань. "Вот почему Джапаридзе и взял тебя под защиту", — думал Ульянцев, проницательно глядя на Сухорукина.

— Послушайте, Сухорукин, бросьте вы это: "Мои заслуги", "Я был тем, я был этим". Предателем революции вы были.

Сухорукин на мгновение лишился дара речи.

— Смею заметить, ваше обвинение ни на чем не основано.

— Эта телеграмма вам адресована?

— Позвольте… — Сухорукин протянул к телеграмме костлявую руку, но она повисла в воздухе.

— Я вам прочту: "На реализацию урожая в Ленкоранском уезде бакинская рабоче-крестьянская Советская власть возлагает громадные надежды в связи с переживаемым тяжелым моментом и продовольственным кризисом…"

— Помнится, — кивнул Сухорукин, — я ответил на нее…

— Вот ваш ответ. — Ульянцев взял другую бумажку: — "Муганская степь должна дать пять с половиной миллионов пудов хлеба. Принимаем меры к тому, чтобы урожай был в Баку".

— Вот видите, — удовлетворенно откинулся на спинку стула Сухорукин.

— Это на словах, — сухо ответил Ульянцев. — А на деле? Занимались учетом, подсчетом, пустой болтовней. А тем временем кулаки и спекулянты у вас под носом вывозили хлеб в Персию, англичанам.

— Мы не в силах были бороться с контрабандой, — оправдывался Сухорукин. — Поэтому и просили Совнарком прислать заградительный отряд.

— Не вы просили, а Совнарком решил прислать. А вы и ваши подручные пустили слух, будто красногвардейцы посланы конфисковать у крестьян весь хлеб и имущество. Вот тогда-то товарищу Джапаридзе и пришлось приехать на Мугань. Да поздно было. Вскоре Бакинская коммуна пала, и в этом — доля вашей "революционной заслуги".

— Причина бакинской трагедии гораздо глубже…

— Причина одна: предательство интересов революции. Пока хлеб был политическим вопросом, вы придерживали его, а когда хлеб стал вопросом физического существования вашей Диктатуры, вы заявили: "Хлеб будет!" Кем вы были, когда к власти пришла Диктатура Центрокаспия и эсер Васин требовал судить бакинских комиссаров "за государственную измену"?

— Вы же прекрасно информированы, — уныло ответил Сухорукин. — Я вошел в состав Муганской диктатуры, чтобы силой своего авторитета сохранить демократические завоевания на Мугани…

— И ратовали за приглашение англичан, — подсказал Ульянцев.

— Перед лицом турецкого нашествия… Надо было спасать Мугань.

— Штыками англичан и деникинского агента Ильяшевича?

— Смею заметить, Ильяшевич — ваш главнокомандующий, — поймал его на слове Сухорукин. — Значит, вы не доверяете ему?

— Я этого не говорил! — нахмурился Ульянцев.

— Вы только что изволили сказать, — в голосе Сухорукина звучала насмешка, — что Ильяшевич деникинский агент.

29
{"b":"279004","o":1}