Как и отец, морща в улыбке нос, Сергей, захлебываясь, рассказывал о минувших трудностях как о забавных приключениях. Он так и сыпал, так и сыпал именами: Киров, Нариманов, Исрафилбеков, Сакс, Отраднев…

— Отраднев? — встрепенулся отец. — Какой Отраднев? Не Ульянцев ли?

— Какой еще Ульянцев? — возразил Сергей, не знавший настоящей фамилии Отраднева. — Говорят тебе, Отраднев!

— А зовут как? — допытывался Морсин.

— Тимофей Иванович…

— Тимоша! — подскочил Морсин. — Что же ты сразу не скажешь! Слышишь, Маша, Тимофей приехал!

Ульянцев беседовал с Агаевым, Ахундовым, Беккером, когда дверь вдруг распахнулась и в кабинет ворвался Морсин.

— Тимофей Иванович! Каким штормом занесло?

— Ба! Морсин! Володя! Здорово, братишка! — Они обнялись, расцеловались.

— Серега твердит: Отраднев, Отраднев, а мне и невдомек…

— Сережа — твой сын? — Ульянцев с удивлением и улыбкой посмотрел на Сергея, который во все глаза глядел на встречу друзей. — Ишь конспиратор, ни слова не сказал о тебе…

— Так я же не знал, что вы знакомы…

— Знакомы! Мы, брат, вместе матросскую лямку тянули!

Ульянцев отправился к Морсиным, и друзья проговорили до первых петухов. Вспоминали Балтику, Кронштадт, друзей. Даже самые тяжкие дни жизни, уйдя в прошлое, становятся милыми сердцу воспоминаниями, и, как это ни странно, зачастую вспоминаются не главные события тех дней, а второстепенные, порой забавные детали и мелочи. В ту ночь Ульянцев и Морсин вспоминали и о крикливых чайках над Финским заливом, который матросы называли "Маркизовой лужей"; и о скверах с подстриженными тополями и подвешенными на цепях скамейками-качелями; и о табличках у входа на бульвар: "Нижним чинам и собакам вход воспрещен"; и о пучеглазом Бурачке-Дурачке, и о "хозяине" Кронштадта адмирале Вирене…

— Сидорова помнишь? — говорил Морсин. — Ну вот, рассказывал он мне, как нарвался на Вирена. Однажды в "береговой" день шел он с девушкой и не заметил белой адмиральской собачки. Вернее, поздно заметил, не успел спрятаться, за собачкой выкатила адмиральская карета. Ну, Сидоров вытянулся, как положено. Вирен велел кучеру остановиться, поманил Сидорова, осмотрел его с ног до головы и спрашивает:

"Фуражка подписана?"

"Так точно, подписана, ваше высокопревосходительство!"

"Покажи".

Ну, Сидоров снял фуражку и показал внутреннюю сторону околыша. Все верно, фамилия чернильным карандашом выведена и от пота расплылась. Вирен не отстает:

"А клапан подписан?"

"Так точно, подписан, ваше…"

"Покажи!"

Представляешь, прямо на улице, при девчонке! Сидоров побледнел, а ослушаться приказа не смеет. Делать нечего, тут же расстегнул боковые застежки, опустил шуганы, показал клапан. Девушка покраснела и отвернулась, а госпожа, сидевшая в карете, смеялась…

— Посмеяться они любили, — кивнул Ульянцев.

Но прошлое вспоминали только поначалу. Ульянцева больше интересовало положение на Мугани.

Проснувшись на заре, Мария застала мужчин на том же месте за столом: муж горячо доказывал что-то, а Ульянцев молча и сосредоточенно слушал. Она быстро пожарила картошки, согрела чаю.

— Только не взыщи, Тимоша, сахару ни кусочка…

— Не беда, — мягко улыбнулся Ульянцев и высыпал на стол горсть коричневых и желтых отполированных до блеска речных камешков. — Пейте с конфетами.

Сергей, подсевший к столу, поразился, увидев, как Ульянцев кинул в рот камешек и, перебрасывая его во рту, как монпансье, стал пить чай, причмокивая и покачивая головой от наслаждения. Сергей засмеялся и последовал его примеру: в самом деле, чай казался подслащенным!..

…Ульянцев вернулся к письменному столу, перечитал письмо: "Здравствуй, дорогая любовь моя Танюша. Минула неделя, как приехал в Ленкорань…" Каждый вечер, едва схлынет дневная суматоха, Ульянцев писал Тане письма, как обещал, но отправить их не мог. Скорее всего, эти письма были для него как бы подведением итогов минувшего дня: что увидел, узнал, сделал.

За неделю знакомства с делами перед Ульянцевым вырисовалась неутешительная картина.

Внешне вроде все обстояло хорошо: власть взяли, десятка три ярых деникинцев посадили в тюрьму, создали советские органы управления, назначили на руководящие посты опытных партийных и военных работников, присланных Бакинским бюро Кавкрайкома.

Но на поверку выходило, что многие офицеры-деникинцы оставались на свободе: спороли погоны, притаились, выжидают; в учреждениях сидят тихие саботажники, спекулянты безбожно взвинчивают цены — жизнь вздорожала в сто раз! Нет еще суда для борьбы с ними. Крайисполком наложил контрибуцию в размере восьми миллионов рублей на помещиков и кулаков, крупных торговцев и богатых крестьян. Отказавшихся от уплаты ЧК арестовала.

Но лучше не стало, и ЧК арестовала около шестидесяти мелких торговцев, конфисковала их деньги, мануфактуру, бакалейные товары. Стало совсем худо…

А главное, нет единой крепкой Красной Армии, не хватает обмундирования и боеприпасов. Некоторые красноармейцы выбросили вконец завшивленные гимнастерки, и для них сшили рубахи и шаровары из мешковины. Многие ходили босиком. Мальчишки за пайку хлеба собирали гильзы, из которых в мастерской ремесленного училища делали патроны.

За месяц своего пребывания на посту главнокомандующего полковник Ильяшевич палец о палец не ударил для укрепления муганской Красной Армии. Разве что назначил на командные посты близких ему офицеров.

Ульянцев уже поднимал вопрос о смещении Ильяшевнча. Его поддержали Ломакин, Агаев, Ахундов, Беккер. Но многие муганцы и некоторые военные работники из присланных еще Бакинским совнаркомом, в том числе Кропотов и, как это ни странно, Морсин, возражали:

— Мы восстановим против себя все муганское крестьянство.

На чем держалась популярность Ильяшевича? Может быть, на том, что он как бы стоял вне политики? Но это не так: Ильяшевич поддерживал в свое время связь и с Деникиным, и с Бичераховым, и с Денстервилем. В Кавказском краевом комитете Ульянцеву дали копию попавшего в их руки донесения генерала Денстервиля, в котором он откровенно писал:

"…Депутация вручила мне письмо от одного русского офицера, который был выбран ленкоранцами для руководства их военными операциями… который действовал там на манер самодержавного правителя… Они привезли с собой груз муки и других товаров в подарок нашим войскам… В ответ на их предложение я послал небольшой отряд офицеров и солдат к ним в Ленкорань для ознакомления с местным положением вещей… Было совершенно необходимо сделать этот дружественный шаг: войска этих колоний могли бы нам быть весьма полезны для чисто практических целей, к тому же в продовольствии мы очень нуждались ввиду голода в Баку…" Да, муганское крестьянство боготворило Ильяшевича, своего избавителя от мусаватистов, а он готовил им роль колониальных рабов англичан!..

"…Любовь моя Танюша! Минула неделя…"

Что он успел за эту неделю?

На третий день приезда Ульянцева, 1 июня, состоялось общегородское собрание коммунистов. Избрали горком партии из тринадцати человек. В него вошли Ульянцев, Агаев, Ломакин, Канделаки, Лидак, Наумов и другие.

Подготовили издание газеты "Известия Муганского краевого исполнительного комитета". Мало, очень мало…

Ульянцев порвал письмо, выкрутил фитиль керосиновой лампы и придвинул к себе кипу папок с делами бывшей краевой управы…

В дверь постучали.

— Входи, кто там? — оторвался Ульянцев от бумаг.

Вошла Мария Морсина с узелком в руке.

— Доброе утро, Тимофей Иванович. Встал уже?

— Да вроде встал, — мягко улыбнулся Ульянцев, поднялся из-за стола и подошел к окну: над зеленым морем садов сияло утро.

Мария заметила горящую неприметным светом керосиновую лампу, перевела взгляд на несмятую постель и с упреком сказала:

— А ты и не ложился? Ну как так можно, Тимоша? Отдыхать-то нужно!