- Интересного? - обернулась к мужу. - Как это интересного? Воскресенье было, тихо. Муж не работал. Встали и возились возле цветов. Я была как раз

на этом краю сада и видела, как судья шел к воде.

- Один?

- Наверное один. Кто бы к нему так рано мог прийти. Может, семь было, а может, чуть раньше или чуть позже. Ушел за дюну, и только его и видела… видели, - поправилась быстро.

- А на улице вы не видели перед этим никого?

- Если бы кто-то был, то увидела бы. Как раз тут, в этом самом месте, и работала все утро. Вероника может подтвердить. Она как раз к нему шла, поговорили еще немного через ограду. Но это уже было потом, когда он ушел...

- А молочницу вы не видели? - перебил капитан. - Она же раньше приходит, где-то в пять или шесть?

- Нет, в воскресенье чуть позже. Как раз как я встала, мальчик ее ехал и задержался у калитки.

- Мальчик?

- Да. У нас молоко развозит Старостова. А по воскресеньям всегда ее сын. Хороший мальчик - ребенок еще. Зовут Владек. Ездит на велосипеде с багажником и возит на нем бутылки.

- Вы видели его, когда он вез молоко?

- Конечно видела. Ведь и ты видел, Франек? - повернулась к мужу, который утвердительно закивал головой.

- Как раз встали, - произнес хриплым голосом.- Жена постель на балкон выносила, когда он подъехал. Ставит всегда велосипед посреди улицы и разносит бутылки по домам.

- А в котором часу это было?

- Кажется, после шести. Может, за полчаса до того, как судья вышел на пляж.

- А Владек разносит бутылки без разбора или у каждого своя собственная?

- Как это, пан капитан? У него полсотни бутылок в ящике. Вот и вынимает по очереди, от дома к дому...- она подалась к Желеховскому. - А что случилось?

- Нет... ничего... спасибо. Просто поинтересовался. Будьте здоровы...- небрежно козырнул и направился к мотоциклу.

- Видишь! - прошептала женщина мужу. - Наверное, недостача в молочном магазине! Но чтобы Владек у матери воровал - никогда бы не поверила. Такой порядочный мальчик на вид... Как можно ошибаться в людях!

- Не болтай! - ее муж покачал головой, нагнулся, стряхивая тлю с розы. - Судья всегда пил молоко, когда шел купаться...

- Боже! - прикрыла рот ладонью.- Всегда пил! Правда... Хоть бы тебя не заподозрили!

- Меня?

- Он же тебя упек в тюрьму.

- Ничего я к нему не имел. Заслужил, вот и посадили.

- А если комендант узнает, что в воскресенье тебя не было дома?

- На работе был, - мужчина пожал плечами.

- А ты действительно находился на работе?

- А где бы я должен быть! - однако при последних словах отвел взгляд, и женщина почувствовала страх.

Между тем комендант пошел к мотоциклу, но проминул его и приблизился к машине Мрочека, протер забрызганный номер, быстро записал его в блокнот.

Потом обернулся, услышав шаги. Нотариус Гольдштейн шел медленно, держа в руке пухлую папку.

- Только с работы? - спросил Желеховский.

- Да, да. С работы. Контора же одна на весь повят, - опустил папку на колесо автомашины, вытащил платочек и вытерся. - Все, хватит. Скоро пенсия. Еще год, да и, впрочем, уже не хочется работать, Когда он был жив, всегда ходили вместе на работу. А в последние дни дорога в город кажется мне гораздо длиннее.

- Да, это печальная история...- Желеховский отошел от машины. Гольдштейн подхватил свою папку и пошел рядом с ним. - Хорошо, что я вас опять встретил.- Капитан задержался возле своего мотоцикла. - Хотел бы поговорить, но... не на улице. Вечером, хорошо, если вам не трудно?

- Ну что вы! Пожалуйста, хоть сейчас! До вечера, - нотариус взглянул на часы, - еще много времени. Да и, честно говоря, со дня смерти Станислава не знаю, что делать по вечерам. Прошу...

Молча направились по улочке.

Когда оказались в просторном кабинете, напоминавшем какое-то конторское помещение, заполненное книгами, нотариус указал Желеховському на кресло.

- Выпьете рюмочку, да, пан капитан?

- С удовольствием, но, в другой раз. Я на мотоцикле, знаете... Хочу поговорить с вами откровенно. В этот раз уже действительно речь идет о сохранении нашего разговора в абсолютной тайне.

Гольдштейн раскрыл рот, но капитан продолжал:

- Знаю, что вы хотите сказать. Но порой можно проговориться поневоле. Я хочу вас расспросить об одном человеке, который жил здесь раньше, сразу же после освобождения. Вы единственный, с кем могу говорить на эту тему откровенно. Человек тот был в Порембе первым бургомистром и...

- Ах, он! - Гольдштейн кивнул.- Но ведь это

было так давно... Он был гестаповцем. Замучил тысячи людей в гетто. Прятался то тут, то там. Страшный был пес, скажу я вам. И удрал с поезда. На ходу стреляли по нему, но он сбежал. Он в Германии? Его нашли?

- Нет...- капитан отрицательно покачал головой. - Он мертв... насколько я знаю.

- Слава богу! Таких надо было сразу расстреливать как бешеных собак.

- Может, вы и правы, но это дело кажется мне еще не законченным. У него были три золотых коронки на передних зубах?

- Были ли? А ведь действительно да! - низенький нотариус оживился. - Ну, конечно. У него были не только три коронки из золота, но и масса наглости! Вы знаете, он был здесь бургомистром в течение года, и я... я! ему ежедневно руку подавал, а он знал, что я еврей и относился ко мне всегда с такой сердечностью! Он, который замучил стольких евреев!

- Именно поэтому я и пришел к вам. Видите ли, у меня есть данные, что тот человек, очевидно, был ранен во время бегства, вернулся сюда, и кто-то его укрывал, а потом, когда умер от ран, сообщник спрятал тело. Это значит, что в Порембе могут жить единомышленники раненого, а может, и военные преступники. Не могу сейчас точно сказать, кто что делал во время войны, и нет ли здесь людей с фальшивыми документами и биографиями. Не забывайте, что Поремба Морская - это маленький городок на самом краю Польши.

- Невероятно!..- тихо сказал нотариус. - Невероятно... Здесь? Но почему вы пришли с этим именно ко мне?

- Потому что, во-первых, вы тут живете с первых дней после освобождения, а во-вторых, вы, как еврей, не могли быть его сообщником.

- Да, понимаю, - Гольдштейн задумчиво покачал головой. - Это страшно...- сказал глухо. - Вы знаете, о чем я сейчас подумал? Начал перебирать в уме всех,  кто поселился здесь, и... искать, понимаете? - повысил голос. - И никому вдруг не поверил! Никому! - он сорвался с места. - Тот тоже был такой веселый и милый, и искренний на вид. Никто и подумать не мог. Как я могу жить здесь сейчас, если любой из тех, кто работал со мной с самого начала, может оказаться таким негодяем! Вы уверены в этом, пан капитан? - Он снова опустился в кресло.

- Не уверен. Но предположим, что кто-то нашел останки того человека, тщательнейшим образом спрятанные. Не значит ли это, что человек тот возвратился сюда к кому-то, кому доверял? Его сообщник мог ухаживать за раненым, а после его смерти очень хитро избавился от тела, чтобы не вызвать подозрения. А через несколько лет вдруг кто-то другой находит останки. Находит и... гибнет.

- Гибнет? - Гольдштейн наклонился к нему. - А вы... вы видели те останки?

Желеховский покачал отрицательно головой.

- Вы же не видели? Да?

- Один человек мне сказал, что видел. Даже довольно подробно описал. Это может быть и неправдой, сфабрикованной, чтобы замести следы. Но может оказаться и правдой, хотя, признаться, все, что я слышал, звучало достаточно фантастически... Пока не знаю ничего определенного. Не попытаетесь ли вы вспомнить, с кем бургомистр-гестаповец поддерживал самые тесные отношения, кто с ним часто бывал, и так далее? Спросим еще у тех людей.