— Если вы не вернетесь, там никогда не узнают. Если же вернетесь... — Нойфельд с улыбкой дотронулся до железного креста на своем мундире, — они, наверное, дадут мне дубовые листья впридачу к нему.

— Приятный тип, не правда ли? — проговорил Миллер, обращаясь в пространство.

— Все, пошли.— Нойфельд поднялся иа-за стола. — Петар?

Слепой певец кивнул, перекинул гитару через плечо и поднялся одновременно с сестрой.

— А эти зачем? — спросил Миллер

— Проводники.

— Эти?

— Видите ли, — рассудительно заметил Нойфельд, — одним вам не добраться, верно? Петар с сестрой — да, сестрой — знают Боснию как свои пять пальцев.

— Но разве партизаны...— начал Мэллори, однако Нойфельд прервал его.

 — Вы не знаете Боснии. Эта парочка беспрепятственно проходит везде, и никто не осмеливается гнать их от своих дверей. Боснийцы верят, и, видит Бог, тому есть основание, что на Петаре и Марии лежит проклятие и у них дурной глаз. Этот край полон суеверий.

— Но... но как они узнают, куда нас вести?

— Узнают. — На кивок Нойфельда Дрошни быстро заговорил с Марией на сербо—хорватском, затем Мария переговорила с Петаром, который издал странные гортанные звуки.

— Непонятный язык, — заметил Миллер.

— У него нарушена речь, — сказал Нойфельд. — Это врожденное. Он может петь, но не говорить — такое  бывает. Вы еще не верите, что их считают про́клятыми? — Он повернулся к Мэллори. — Подождите с вашими людьми снаружи.

Мэллори согласно кивнул и жестом указал остальным на выход. Про себя он отметил, что Нойфельд сразу же обсудил что-то с Дрошни, причем говорили  они негромкими голосами, затем Дрошни кивнул, подозвал одного из четников и отправил с каким-то поручением. Выйдя наружу, Мэллори незаметно для остальных отвел Андреа чуть в сторону и зашептал ему что-то на ухо. Андреа ответил еле уловимым кивком.

Из хижины вышли Нойфельд и Дрошни, вслед за ними Мария, которая вела за руку Петара. Они направились к группе Мэллори. Андреа неторопливо пошел им навстречу, дымя своеи неизменной ядовитой сигарой. Он загородил путь удивленно взглянувшему на него Нойфельду и с надменным видом выпустил тому в лицо облако дыма.

— Позвольте сказать, что я не питаю особой любви к вам, гауптман Нойфельд, — объявил Андреа. Он посмотрел на Дрошни. — И к вашему коммивояжеру по продаже тесаков — тоже.

Лицо Нойфельда мгновенно потемнело и исказилось от гнева. Однако он быстро овладел собой и сдержанно заметил: — Ваше мнение обо мне меня не интересует. — Он кивнул в сторону Дрошни. — Но не становитесь поперек дороги капитану Дрошни. Он — босниец  и босниец гордый, и на Балканах ему нет равных по умению обращаться с ножом.

— Нет равных... — Андреа расхохотался и выпустил дым в лицо Дрошни. — Точильщик ножей из оперетки.

Дрошни, казалось, не верил собственным ушам, однако это состояние продолжалось недолго. Он оскалил зубы, ни дать ни взять — натуральный боснийский волк, выхватил из-за пояса устрашающего вида нож с кривым лезвием и бросился на Андреа, нацелив в него сверкающее острие. Однако нож попал в пустоту, ибо Андреа, несмотря на свои внушительные размеры, увернулся с необыкновенной быстротой и сумел перехватить руку Дрошни в запястье, когда тот вспорол воздух движением ножа снизу вверх. Они оба тяжело рухнули на землю и покатились по снегу, стараясь завладеть ножом.

 Схватка разыгралась столь неожиданно и стремительно, что в течение нескольких секунд никто не шелохнулся. Трое молодых сержантов, Нойфельд и четники стояли в полнейшей растерянности. Мэллори, находившийся рядом с девушкой, широко распахнувшей глаза, задумчиво потирал подбородок, а Миллер, деликатно стряхнув пепел с кончика сигареты, наблюдал за происходящим с видом человека, которому все это начинало порядком надоедать.

Почти в то же мгновение Рейнольдс, Гроувз и двое четников кинулись к боровшимся и попытались разнять их. Однако это им удалось только после того, как на подмогу пришли Сондерс и Нойфельд. Дрошни и Андреа  были силком поставлены на ноги. Дрошни стоял с искаженным от ненависти лицом. Андреа невозмутимо прнинялся докуривать свою сигару, непонятно каким образом вновь очутившуюся в его руке.

— Сумасшедший! — начал взбешенный Рейнольдс. — Маньяк! Психопат чертов! Дождетесь, что нас всех перестреляют.

— Этому я ничуть не удивился бы‚ — меланхолично заметил Нойфельд — Пора. Побаловались и хватит.

Он встал во главе группы, и они вышли за пределы лагеря, где к ним присоединился отряд из шести четников, у которых за главного, судя по всему, был юноша с редкой рыжеватой бородкой и косящим глазом — четник, первым приветствовавший их после приземления.

— Кто они такие и зачем? — требовательно спросил Мэллори у Нойфельда. — Они не пойдут с нами.

— Охрана, — пояснил Нойфельд — На первые семь километров пути.

— Охранники? К чему нам охранники? Нам не угрожает опасность ни с вашей, ни, как вы утверждаете, со стороны югославских партизан.

— Мы печемся не о вас, — сухо ответил Нойфельд. — Нас заботит транспорт, на котором вам предстоит проделать большую часть маршрута. В этом районе Боснии транспортных средств очень мало, и они  на вес золота, а в округе много партизанских патрулей.

Спустя двадцать минут ходьбы в безлунной темноте и под падающим снегом они вышли к дороге, которая оказалась чуть шире тропинки и петляла вдоль долины, поросшей деревьями. Там их дожидалась одна из самых странных четырехколесных развалин изо всех автомобилей, когда-либо виденных Мэллори и его спутниками, — невероятно древний, ветхий грузовик, который, на первый взгляд, судя по огромным клубам вырывавшегося из него дыма, горел самым натуральным образом. На деле это был один из первых довоенных образцов когда-то распространенных на Балканах грузовиков, в топку которых закладывались дрова. Миллер, с удивлением рассматривающий машину, окутанную сизым облаком, повернулся к Нойфельду

— И это вы называете транспортом?

— Можете называть его, как угодно. Если, конечно, не предпочитаете идти пешком.

— Десять километров? Лучше рискну умереть от удушья. — Миллер забрался на грузовик, за ним последовали другие, остались только Нойфельд и Дрошни. Нойфельд сказал: — Я ожидаю вашего возвращения не позже полудня.

— Если мы вообще вернемся,— ответил Мэллори. — Если получена радиограмма…

 — Нельзя сделать омлет, не разбив яйца, — равнодушно произнес Нойфельд.

Грузовик задрожал, затрясся, исторгая облака дыма и пара, люди под тентом зашлись в кашле и глаза их покраснели, и, наконец, рывком тронулся с места, медленно двигаясь вперед. Нойфельд и Дрошни проводили его долгим взглядом. Нойфельд покачал головой. — Такие умные человечки.

— Такие очень умные человечкн, — подхватил Дрошни. — Но я хочу того, большого, капитан.

Нойфельд хлопнул Дрошни по плечу. — Вы его получите, мой друг. Ну вот, они скрылись из виду. Вам пора.

Дрошни кивнул и, вложив пальцы в рот, резко свистнул. Вдали послышался звук заводимого мотора, и вскоре из-за сосен показался старенький «фиат», двигавшийся по утрамбованному снегу, громыхая цепями. Поравнявшись с ними, машина остановилась. Дрошни уселся рядом с водителем, и «фиат» тронулся следом за грузовиком.

Вряд ли кто-нибудь из четырнадцати человек, тесно прижатых друг к другу на узких боковых скамейках под тентом, назвал бы путешествие приятным. На сидениях не было подушек, а в грузовике, казалось, начисто отсутствовали рессоры, рваный же и плохо пригнанный брезент щедро пропускал в примерно равных пропорциях как ночной ледяной ветер, так и дым, от которого резало глаза. По крайней мере, подумал Мэллори, теперь-то можно не опасаться, что заснешь.

Прямо напротив него сидел Андреа, которого, казалось, ничуть не смущала удушливая атмосфера в кузове — факт, не вызывающий удивления, учитывая, что проникающая способность и едкость дыма от грузовика были гораздо слабее дыма, испускаемого черной сигарой, зажатой в зубах Андреа. Андреа лениво поднял  глаза и встретился взглядом с Мэллори. Мэллори кивнул, вернее, наклонил голову на какой-то миллиметр — движение, которое не заметил бы самый наблюдательный человек. Андреа опустил глаза и перевел их на правую руку Мэллори, свободно лежащую на колене. Мэллори выпрямил спину и вздохнул, правая рука соскользнула вниз, указывая большим пальцем прямо на пол. Андреа, подобо Везувию, выдохнул очередное облако едкого дыма и равнодушно отвернулся.