— Точно, — добавила Джоанна. — Теперь тебе нужно показать ему, на что ты способна, и найти материал для нескольких забойных статей. Нам придется хорошенько пошарить в нашем банке памяти.

— Спасибо. У меня уже есть некоторые неплохие наметки. Взятки в палате общин. Не спрашивай, я еще не знаю всех подробностей, и пока держу все в тайне. Если мои догадки подтвердятся, будет сенсация, и мы, Катя, договоримся с твоей командой, чтобы я выступила в новостях. На Фергуса всегда производят впечатление наши выступления по телевидению.

Подруги захотели узнать об обеде все, вплоть до мельчайших деталей. Лиз не нужно было упрашивать. Правда, она слегка приукрасила состоявшийся за обедом разговор с Фергусом, и в ее интерпретации он стал выглядеть веселым и занимательным приключением, хотя, по правде сказать, когда Лиз беседовала с хозяином газеты, она вовсе так не считала. Но тем не менее Лиз ничего не утаила, и рассказала подругам все, вплоть до посещения бара.

Катя с задумчивым видом потягивала из бокала шампанское.

— Тогда на Майорке кто бы мог подумать, что мы будем вот так сидеть: Джоанна, известный редактор журнала; я со своей премией, и Лиз, которая скоро войдет в историю журналистики. Господи, просто фантастика!

— Неплохо, — заметила Лиз, — для трех вульгарных…

— Говори за себя, — засмеялась Катя.

— …полуобразованных супервыскочек.

— И подумать только, я не знала обуви до двадцати трех лет, — сказала Джоанна, привыкшая в детстве бегать босиком и всегда вспоминавшая об этом в минуты триумфа.

— На горизонте осталась только одна грозовая туча, — сказала Лиз. — Она выше шести футов, с черными лохматыми волосами и ужасным самомнением.

Он посмотрела на своих подруг, и они все вместе крикнули хором:

— Это — дерьмо, Тони.

Лиз вздохнула.

— Он хочет меня обскакать. Знаете, у меня престранное чувство, что он пронюхал про то, что случилось со мной на Майорке. Может, мне просто показалось, но совсем недавно я стала замечать, что в его разговоре со мной стали проскальзывать словосочетания типа «вправления ваших мозгов» или постоянные упоминания о «рассудке». Как-то он говорил что-то о сумасшедшей женщине и в самом конце обратился ко мне со словами: «Вы ведь знаете, Лиз, что я имею в виду», и таких примеров у меня предостаточно.

— Возможно, ты становишься слишком мнительной, — сказала Джоанна. — Он никак не мог про это узнать.

— Надеюсь, ты права, но если уж он во что-нибудь вопьется своими зубами, то становится подобен доберману с тряпичной куклой.

Всем, кто был хоть каким-то образом связан с прессой, было хорошо известно про участь редактора одной национальной газеты, который давным-давно лечился от психического расстройства и однажды это выплыло наружу. Ему даже не дали доработать до конца недели. Не могло быть и речи о том, что он может остаться в своей должности. Его карьера накрылась. Лиз спрашивала себя, не стала ли она параноиком, а если нет, то почему Тони все время твердит про мозги, психическое здоровье и нервные срывы?

У Кати от страха свело живот. Может быть, сейчас какой-нибудь художественный редактор вроде Тони пристально разглядывает через увеличительное стекло проклятый снимок, сделанный тем ублюдком на Роланд-Мьюс. Возможно, фотография им и не пригодится, но Катя понимала, что ее положение под угрозой. Что на нее тогда нашло? Она ведь знала, что Дейвина должна быть в больнице, и все же зачем-то поехала на Роланд-Мьюс..

Джоанна заметила выражение Катиного лица и ей, естественно, захотелось узнать, какие демоны внушили той такой ужас.

Лиз же ничего не заметила и продолжала говорить с прежним пылом.

— Знаете, что произошло однажды утром на совещании в отделе новостей? Мы говорили об Энджи Смит, которой дали очередную роль в новом фильме, и потом Тони, отпустив колкость по поводу этой «сумасшедшей», сказал: «Я не хочу, чтобы вы считали меня женоненавистником, Лиз, но разве большинство из вас время от времени не ведет себя очень странно? Тем более что уж говорить о том благодатном периоде, когда у вас критические дни?» Понимаете, что я имею в виду, говоря о его колкостях.

Ее подруги кивнули.

— И что ты сказала? — спросила Катя.

— Как вы сами понимаете, это было объявлением войны. Я ему влепила такую пощечину, что у главного корректора отвисла челюсть.

Катя и Джоанна знали, что Лиз может быть резкой, хотя они ее такой редко когда видели.

Лиз, повеселев при этом воспоминании, продолжала:

— Потом я выпрямилась и невозмутимо посмотрела прямо ему в глаза: «Тони, может мы поговорим о твоей маме, твоей жене… или о ком-нибудь еще более тебе интересном?» После этого он быстро скрылся в свою волчью нору. — Лиз лукаво улыбнулась.

— Я представляю себе, как перекосилось его самодовольное лицо, — ликовала Джоанна.

— Катя, — обратилась к ней Лиз. — Помнишь тот раз, когда ты… В чем дело? Ты себя хорошо чувствуешь?

Катя опустила глаза.

— Это из-за мужика у тебя сложности, да? — Лиз не могла не рассердиться. — Я просто не могу видеть тебя в таком состоянии. Я хочу сказать, ты только что получила самую большую премию в своей жизни, а выглядишь так, словно вернулась с похорон. Он этого не стоит.

— А знаешь, — добавила Джоанна, — сколько мы с Лиз уже сделали статей о женатых мужчинах, всегда возвращающихся к своим женам? Я предполагаю, что тут дело в детях. Они маленькие?

Катя слабо качнула головой из стороны в сторону.

— У меня особый случай.

Лиз сочувственно положила руку Кате на плечо.

— Разве мы не убедились на собственном горьком опыте, как лицемерна британская общественность. Она судит своих героев по одним меркам, а себя по другим. Кэти, если они что-то о тебе узнают, тебя разорвут на куски, а когда-нибудь они узнают все равно, даже если до сих пор тебе везло.

Катя горько улыбнулась.

— Я знаю, что ты права. И я должна как-то разобраться со всем этим. И я разберусь, обещаю. Ты знаешь, я не хотела, чтобы так получилось. Но женщинам вроде нас так трудно найти кого-то, кто не запуган нашей славой, или кого-нибудь, кто просто хочет быть самим собой. И я так хотела найти человека, который полюбит меня такой, какая я есть.

— Ты его нашла, и он не может быть твоим, не может тебе принадлежать? — задала вопрос Лиз.

Катя молчала.

— Я думаю, — многозначительно сказала Джоанна, — это не поможет… — и вместе с Лиз они проскандировали: — …облегчить твое бремя!

Они посмотрели друг на друга, и даже Катя была вынуждена улыбнуться.

— Кроме того, мы могли бы тебе что-нибудь посоветовать, — заключила Лиз.

Если бы они узнали правду, подумала Катя, они бы ужаснулись. Она покачала головой.

— Мне бы очень хотелось обо всем вам рассказать, но если бы вы узнали, вы бы поняли, почему я все скрываю даже от вас.

Лиз улыбнулась ей.

— Ладно, наше предложение остается в силе.

— Если решишь, что тебе после этого станет легче, — добавила Джоанна, опасаясь, что Катя подумает, будто они на нее оказывают давление.

— Удивительно вкусный салат, Джо, — сказала Лиз. — Там еще что-нибудь осталось? В субботу ночью, когда номер был уже сверстан и мы ждали первые оттиски, корректор предложил по-настоящему интересный заголовок. Он сказал, что ни один читатель не сможет сопротивляться желанию купить газету, на первой странице которой будет напечатано: «В КЕНСИНГТОНСКИЙ ДВОРЕЦ СРОЧНО ТРЕБУЕТСЯ ДОКТОР ДЛЯ ОПЕРАЦИИ ПО СМЕНЕ ПОЛА».

Катя улыбнулась, благодарная своим подругам за то, что они сменили тему разговора и не стали больше ее мучить. Зазвонил телефон. Катин шофер звонил ей по сотовому, чтобы сказать, что он ждет внизу. Руководители программы «TB-Утро» очень хотели бы включить в ее контракт пункт «в 21.00 находиться в кровати», но все же у них не хватило смелости для такой жесткой регламентации ее жизни. Да и Катя могла бы в этом случае невинно поинтересоваться: «А не уточните ли еще — с кем?» Зато они «великодушно» предоставили Кате машину, и хотя бы таким образом были в курсе о ее распорядке дня.