— Не пугайте. Сами же говорили, что по минутам мои перемещения фиксировали.

— Так-то оно так, но откуда у вас такая ослиная уверенность?

— Чувствую.

— Максим, я не хочу вас обидеть, но лучше вам не лезть в это дело.

Мы оперируем фактами, а не чувствами. Помимо признания в убийстве у нас прямые доказательства, улики и мотив. Я знаю, что вы искали и нашли девочку. И поверьте моему слову. Я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы восторжествовала справедливость. Весь мой профессиональный опыт говорит о том, что ошибки быть не может. Это то, что чувствую я. Если уж, на то пошло, то мы избавили мир ещё от одной опасности. Мы остановили психически-нездорового убийцу. Сейчас мы проверяем его на причастность к иным преступлениям. Вы со мной не согласны?

— А как вы его нашли? Следователь хмыкнул.

— В отделение полиции пришёл его родственник и сообщил, что у него в комнате находится банка с жёлтой жидкостью, а внутри лежат кисти рук человека. Мы провели проверку, и результат вы уже поняли. Ещё что-то?

— Нет, больше ничего. Но вы всё равно ошибаетесь.

— Опять — двадцать пять! Пообещайте мне, Максим Валерьевич, что впредь не будете играть в частного детектива. Конечно, спасибо вам, что непонятным образом смогли найти тело, но разве вам не хватило последствий? Сами подумайте. Я посмотрел ему в усталые глаза и нагло соврал:

— Обещаю. На этом аудиенция была закончена. А я понял, что наврал не только следователю, но и моей Лилии. Я не мог сопротивляться неведомой и необъяснимой силе, которая толкала меня на поиски убийцы или убийц.

Откуда всё это? Почему я решил вообще ввязаться в это дело? К своему возрасту я уже успел обзавестись корочкой эгоизма, прагматичного цинизма и безразличия на своей душе. Откуда у меня взялась эта непонятная тяга помогать в поисках совершенно незнакомого человека, а теперь — искать убийц? Попытки разобраться в себе безрезультатно провалились. Я запутался ещё больше. А мою охрану сняли в этот же день, но из одиночной в общую палату меня так и не перевели. На следующий день меня навестили адвокат Налимова. От него я узнал, что родители мальчика просили прощения за сына, умоляли забрать заявление, клялись, что заплатят за моё лечение. А я напомнил адвокату про травлю моей семьи. Родителей было жалко, но я не собирался оставлять безнаказанным то, что они сделали их дети. После ухода гаденько улыбающегося адвокатика я позвонил следователю и рассказал о визите. Следователь хмыкнул и сказал, что полиция вплотную занялась подростками. Моё избиение сотрудниками полиции вызвало нежелательный резонанс, и теперь полицейские из кожи волн лезут, чтобы свалить все мои травмы на подростков. Теперь их точно в покое не оставят и не спустят дело на тормозах. Речь об уголовной отвественности за причинение вреда моему здоровью — и это будут оперативные сотрудники полиции или безголовые жестокие подростки, у которых хватило дурости, чтобы пытаться меня забить на смерть прямо у забора следственного комитета. Следствие списывало мои показания об избиениях и пытках в полиции на сотрясение мозга и временное помутнение рассудка, а Налимов с товарищами были лучшими кандидатами на роль обвиняемых по этому делу. Я не нашёлся, что ответить следователю. С одной стороны — ответят те, кто издевался над моей семьёй, а с другой стороны — на душе кошки скребли, ведь эти изуверы из полиции выйдут сухими из воды. Мимо меня ползли одинаковые дни, разбавляемые всякими событиями.

Операцию мне делать не стали, или вернее операции. Фиксация шейных позвонков на титановые пластины и шурупы должны били стать первым оперативным вмешательством. Но моё волшебное самооздороление коснулось не только покалеченной шеи, но и всего остального организма. Врачи только разводили руками, списывая происходящее на необъяснимые явления, которые в медицинской практике не являются чем-то исключительно редким. Ева ко мне больше не приходила. По крайней мере, я не чувствовал рядом её тепло. Зато снились очень яркие сны, которые я никак не мог запомнить. Ещё я заметил, что у меня испортилось зрение.

Расстройство было странным. И касалось оно исключительно живых объектов. Некоторых людей или животных я видел ярко и чётко, а некоторых — блекло, почти бесцветно. И ещё я заметил, что если вижу человека расфокусированным взглядом. То есть человек попадает в поле моего зрения, когда я смотрю на что-то другое или вижу человека боковым зрением, то вокруг человека возникает дымка или оболочка.

Казалось, что большинство людей упаковали в целлофановые пакеты. В конце следующей недели я настолько окреп и оздоровился, что у меня получилось отпроситься домой на выходные. Хотелось дома как следует помыться и отдохнуть, а то больничные стены опостылели до чёртиков. Впрочем, поехал я только вечером в пятницу. Двор моего дома встретил дачниками, которые торопливо паковались в автомобили. Соседи меня не узнавали, а, может, просто игнорировали, но никто из них даже не посмотрел в мою сторону. А мне было на что посмотреть. Окна моей квартиры на третьем этаже были разбиты и затянуты плёнкой. А на развороченном газоне стоял мой кредитный Ford Mondeo.

Мой автомобиль сожгли. Наверное, машину оттащили на газон, а затем подожгли, или наоборот вытолкали горящую машину подальше от остальных автомобилей. Закопчённый кузов уже начал ржаветь, а выгоревший салон всё ещё источал вонь палёной химией. Стены и балконы первого этажа моего подъезда выделялись новой краской.

Похоже, что наша управляющая компания пытались закрасить оскорбительные надписи и рисунки, которые намалевали «друзья» Евы. Мне стало жутко. Я сразу представил себе, что пережили здесь мои девчонки! На аккуратной скамеечке перед нашим подъездом привычно сидела бессменная бабушка Нюра. Она первая из жителей дома, кто заметил и узнал меня.

— Здравствуйте, Максим, — вежливо приветствовала она меня тихим голосом. — Ох, как ваша ненаглядная переживает за вас. Пусть она далеко от вас, но сердцем с вами. Не сомневайтесь.

— Спасибо бабушка. Дай вам Бог здоровья. И тут я застыл, как вкопанный. Бабушка Нюра была чёрно-белой. То есть совсем бесцветной. Белое лицо, серые губы, блёкло-серые глаза, усыпанные стариковскими пигментными пятнами кисти рук, но тоже серые! Я мог допустить, что старушка больна, списать на это её бледность, но всё остальное было действительно удивительным.

— Вы не переживайте. Она заботиться о вас, душой болеет. Только сложно ей из такой дали с вами быть.

— Спасибо, бабушка. Я знаю. Склонив голову в благодарном поклоне, я прижал руку к груди.

Приятно было, что хоть кто-то посторонний озаботился моей судьбой.

Я, конечно, не стал рассказывать бабушке, что мы каждый день созваниваемся с Лилей и девочками. Мне даже тесть и тёща звонили. Но забота бабушки Нюры была такой трогательной, что в глазах предательски защипало. Я пожелал её крепкого здоровья ещё раз и направился домой. На двери подъезда было написано аэрозольной краской, что в моей квартире проживает убийца и маньяк. Надпись уже стёрли, но на металлическом полотне все равно остался блёклый след от надписи, и текст читался довольно-таки хорошо.

— Да поздно уже здоровья желать, — долетел до меня со спины голос бабушки. — Кстати, я скоро увижусь с твоей зазнобой. Весточку от тебя передам. Ты слышишь? Я не слышал бабушку Нюру. Надпись на двери заняла всё моё внимание, я даже не удивился тому, что бабушка Нюра впервые обратилась ко мне на «ты». Раньше такого не было. Подъезд тоже натерпелся от энергии юных вандалов. Если о настенных росписях в подъезде и лифтовом холе можно было судить по толстому слою новой краски, то лестничная клетка была исписана проклятьями, угрозами и обличениями в мой адрес. Юные мстители не гнушались и матерщины в своих оскорблениях. Дверь квартиры, однако, пытались поджечь или сделать что-то подобное. На металлическом полотнище виднелись подпалины и глубокие вмятины. Хорошо, что мы ставили обычную металлическую дверь без всяких там покрытий. Если бы она была покрыта деревом или пластиком, то, не ровен час, случился бы настоящий пожар. Но дверь всё равно придётся менять. Я ставил ключ в скважину, и замок обрадованно щёлкнул. Квартира меня ждала. Похоже, что ей тоже было неуютно в атмосфере одиночества и ненависти. Я не разуваясь прошёлся по комнатам. Повсюду были заметны следы панических сборов. Валялись вещи, битая посуда, осколки от стекла разбитых окон. Лиля зажала пластиковыми рамами полотнища полиэтиленовой плёнки, пытаясь закрыть пробоины в стеклопакетах, но ветер всё равно обнаружил щели, и кое-где на подоконниках были видны грязные потёки от атмосферной влаги и пыль. Боже мой! Мои бедные девочки, что же им пришлось пережить здесь?! Я вызвал полицию. Похоже, что правоохранительные органы уже заняли в моей жизни прочную и основательную позицию, как работа или ипотека. Прибыли уже знакомые лица. Полицейские беззлобно попеняли мне, что я их отвлекаю от важных дел, а по поводу вандализма, хулиганства и уничтожения чужого имущества супруга уже подала заявления, и уже выявлены причастные к преступлениям лица. Трое из них заключены под стражу, несколько — под подпиской о невыезде, а остальные писали объяснения и давали показания, силясь выпутаться из неприятной истории. История с моим избиением неожиданно приняла очень серьёзный оборот. Похоже, что именно этим обстоятельством объяснялось показное дружелюбие полицейских. Им не терпелось отвязаться от меня. За меня написали письменные объяснения о том, что жена не поставила меня в курс дела о подаче заявления. Получив от меня подпись на заветном листочке, оперативники немедленно исчезли из моей разгромленной квартиры, а я усталый и разбитый улёгся спать. С самого утра с каким-то молчаливым ожесточением я принялся приводить квартиру в порядок. Уборка заняла у меня целый день. Я несколько раз выносил пакеты с мусором на улицу. Ещё не хватало мусоропровод в доме забить. Вот тут я понял, что меня всё-таки замечают соседи. Из окон на меня пялились жильцы нашего дома.