«Нет», — подумал слингер. Им всё-таки следовало держаться вместе.

Постройка располагалась в самом конце главной улицы этого странного городка на кронштейнах, там, где по версии кинофильма наверняка стояла бы колокольня или часовая ратуша. Сам по себе храм, приземистый бункер на вершине ступенчатой пирамиды, снизу казался совсем крошечным. Но пирамида была высотой в пару колоколен — Пепел ни разу не видел такой высокой постройки, не считая небоскребов Лонг-Айленда и Манхэттена. От подножья храма во все стороны извивались потеки свежей ржавчины, словно пирамида целиком была сделана из железа. Когда они с Пако подошли ближе, то выяснилось, что так оно и есть.

По бокам и фронтону пирамиды каскадом сбегали потоки воды.

— А я думал, река шумит, — сказал мексиканец.

Стрелок поправил шляпу, успевшую съехать ему на затылок.

— Как видно, не река, — сказал он. — И не водопад.

Торговец внимательно оглядел центральную лестницу. Ступеней в ней насчитывалось не меньше двух сотен.

— Слышь, чико. Ты всерьез думаешь туда переть?

— Есть другие идеи?

— Смыться по-тихому. Вернуться с подкреплением, как стемнеет.

Пепел фыркнул, пошарил за пазухой и вынул сигару.

— Это твоя шайка, что ли, подкрепление? Чолито и… и…

Он выжидательно смотрел на торговца, но тот молчал, и зажигалку тоже поднести не спешил.

— Чолито и Сержиньо, слингер, — наконец отозвался мексиканец, — вдвоем твоих клопов раскидают что котяток. И мерзость эту по кубикам разберут.

«В чем-то он прав», — подумал стрелок. Пирамида и впрямь была сложена из железных кубов — таких, которые делает на автомобильной свалке паровой пресс; грани которые всегда хранят очертания автомобильных дверей, капотных украшений, решеток и фар.

Пепел еще раз проверил спички, надеясь, что среди них найдется хоть одна сухая.

— На каждого красного, что ты видишь, Пако, — сказал он, — есть дюжина тех, что ты не видишь.

— Испугал, мадре. Гаечным ключом и голой жопой. Шайка тех…

— Механиков? Это были не ацтеки, — отозвался слингер.

— А кто?

Спичка нашлась. Стрелок прикурил, затянулся и облизал с губ табачную горечь.

— «Помощники коренных жителей», — ответил он и хмуро сплюнул себе под ноги.

Закрепив оружие и сапоги за спиной и высоко подкатив штанины, они по очереди перешагнули дренажную канаву и ступили в бурлящий поток. Течение было сильным, а вода холодной, но Пепел, не обращая на нее внимания, принялся молча карабкаться вверх и вперед, потом вперед и вверх, потом опять вверх и вперед, и снова, и снова. Он чертыхнулся лишь единожды, обнаружив, что сигара погасла, а последняя сухая спичка уже истрачена.

Пако же ругался без умолку — он клял индейцев, построивших этот вонючий богомерзкий храм, и американцев, допускавших у себя в стране дьявол знает что, — но особенно торговцу досаждал встречный поток, мешавший и без того непростому их восхождению. Именно водяной стихии доставалась основная часть витиеватых мексиканских проклятий.

— На мелких ступенях еще ничего, — сказал Пепел. — На крупных вообще по пояс.

Сколько раздавленных машин и механизмов было упаковано в эти блоки, отполированные водой и временем до блеска? И какой путь они проделали от свалок до макета «Роузуотер»? Сколько человеческого труда ушло? Пепел опять нахмурился, вспомнив ораву дикарей-механиков.

Теперь об этом говорили мало, но тогда, в семидесятые, в Белом доме случился тихий скандал. Во время торжественной встречи Президента с верховными старейшинами Триединства Племен много кто заметил в группе ацтеков коленопреклоненные фигуры в строгих бронзовых ошейниках. В тот исторический момент газеты особо шуметь не стали. «Вашингтон пост» даже заикнулась о «традиционных для южного племени нарядах, в которых немалую роль играют шейные украшения». Но американской публике эти украшения не давали покоя. А короткий поиск истины принес самые неутешительные плоды.

Прежде, чем ацтеков можно было признать коренной народностью, им полагалось официально принять своим новым законом Конституцию США, переведенную на два их родных языка — юкатек и науатль. Автора переводов так и не нашли — к тому времени этот защитник малых наций успел сесть в яхту какого-то наркобарона и бесследно сгинуть в колумбийских джунглях. Возможно, из симпатии к ацтекам, а может, из желания насолить собратьям-чиновникам, он позаботился, чтобы в новом обличье Конституция сохранила все ацтекские племенные традиции — включая даже такие смелые вещи, как рабство и жертвоприношения. Хуже того, оба документа уже прошли всю цепочку инстанций, были выбиты на перфоленте и подшиты в архив.

Адвокаты и журналисты кинулись уличать ацтеков в нарушении всевозможных прав и свобод — и запутали вопрос еще больше. Громкие дела открывались и лопались одно за другим: то хозяйка двух рабынь оказалась их же матерью, то у богатого раба нашлись свои рабы, то мелкий жулик сам продался в рабство, а теперь умолял судей не выдавать его «серьезным людям».

Расхлебывать всю кашу снова был вынужден Верховный суд. И опять хромую лошадь скорее пристрелили, чем спасли.

Слово «раб» в применении к племенным традициям было объявлено унизительным и недопустимым в прессе, да и в устной речи в отдельных штатах мог запросто привести горожанина к штрафу. Всех граждан, состоявших в ацтекской собственности, отныне следовало звать только «помощниками», а их хозяев — «нанимателями». Помощников обязали подписать с нанимателями контракты, по которым им позволялось заявить о любых притеснениях в полицию или суд, в обычном порядке.

Жертвоприношения тоже пришлось оставить — но каждый жрец должен был помнить, что за насилие или убийство, равно как и жестокое обращение с животными, он всё равно ответит перед законом — тоже в обычном порядке. Если жрецу впредь понадобится сердце — он волен был купить бычье — у мясника или в городском супермаркете.

«С тех пор ацтеки не приносят жертв, — подумал стрелок не без сарказма, — и в рабство тоже никого не берут».

Переступив верхние решетки, с шумом изрыгавшие воду, Пепел выбрался на храмовую площадку, почти сухую и приятно твердую, отделанную шершавым камнем. Пока мексиканец одолевал последние ступени, стрелок успел обтереть ноги, натянуть сапоги и проверить механизмы револьвера.

Те были в полной исправности.

Едва перешагнув порог храма, стрелок задел ногой тяжелый подсвечник, отлитый, судя по весу, из чистого золота. Золотые предметы и безделушки валялись под ногами здесь и там, — но основная их груда высилась в широкой бронзовой чаше, которая занимала собой почти весь пол храмового бункера. Дымные огни поддельных бронзовых факелов-горелок отражалось в золоте и бликами играло по стенам, придавая храму магический вид. В чаше была и золотая церковная утварь, и дорогая посуда из ресторанов, и крикливые городские безделушки, на фоне которых диллинджер Пако казался простым и строгим, как подобает оружию. От обилия твердых, тяжелых, осязаемых драгоценностей у Пепла сразу зарябило в глазах.

Он тряхнул головой и моргнул несколько раз, чтобы поскорее привыкнуть к слабому изменчивому освещению. Где-то рядом всё еще бродили ацтеки. Терять зрение сейчас было бы неразумно. Тем более — терять рассудок.

Из-за чаши с золотом вышла молодая индианка. Увидев ее, стрелок моргнул еще раз. «Эта, — подумал он, — будет опаснее всех лопастей и сокровищ».

Сестра Буйвола была красива, — той странной и неправильной красотой, что встречается иногда среди молодых индианок. Ее черные косы, схваченные широким бронзовым обручем, были заплетены в сложную треугольную конструкцию. В правом глазу ее, живом и внимательном, танцевало пламя нефтяных факелов. Левый глаз верховной жрицы не двигался. Его мертвый зрачок был выложен из нефритовой мозаики и смотрел в никуда.

Жрица шагнула им навстречу. Она была ниже Пепла, но выше Пако. По ее загорелым рукам вились мелкие узоры, выведенные бронзовой тушью, а на босые ноги жрицы двумя занавесками спадал тонкий бирюзовый шелк. Грудь верховной жрицы прикрывал лифчик из двух человеческих лицевых костей, скрепленных и подвешенных через плечи на бронзовых цепочках.