Борис Соколов

Утверждение В. Новобранца о том, что Голиков специально уменьшал число немецких дивизий, сосредоточенных у советских границ, которое фигурировало в его, Новобранца, первичных сводках, требует комментария.

Даже если Голиков на самом деле уменьшал число соединений потенциального противника, содержавшееся в донесениях Новобранца, он все равно не смог сократить их до той величины, которая соответствовала действительному положению вещей. Так, еще в сентябре 1940 года план стратегического развертывания Красной армии на западе предполагал, что немцы выставят против нее около 10 тысяч танков и 12 тысяч самолетов. В мартовском советском плане 1941 года предполагалось, что немцы используют против СССР 10 тысяч танков и 10 тысяч самолетов, в том числе не менее 6 тысяч – боевых.

В действительности, 22 июня 1941 года немецкая армия вторжения располагала лишь 3680танками и штурмовыми орудиями (включая танки двух резервных дивизий, переброшенных на восток только в октябре 41-го) и примерно 2 тысячами боевых самолетов.

В сводке Разведуправления Генштаба Красной армии от 5 мая 1941 года, подписанной Голиковым, силы немцев у советских границ оценивались в 103 – 107 дивизий, в том числе 12 танковых, 7 моторизованных и 1 кавалерийскую. В действительности же, к началу мая 1941 года вермахт имел на востоке лишь 45 дивизий, в том числе 2 танковых и 1 кавалерийскую.

Дело в том, что переброску 14 из 19 танковых дивизий и 12 из 15 моторизованных, а также всей авиации немцы осуществили в период с 1 по 22 июня, чтобы достичь максимальной внезапности. Из 145 дивизий, участвовавших в «Барбароссе», 27 дивизий второго эшелона появились на фронте в июле и августе 41-го.

Голиков, как и другие советские генералы, завышал силы потенциального противника в два-три раза, чтобы победа казалась весомее, а поражение можно было оправдать наличием у врага значительных сил и средств.

Итак, согласно Б. Соколову, новейшие разыскания в архивах заставляют несколько по-иному взглянуть на картину, описанную Ю. Финкельштейном. Но это не может изменить нашего восхищения подполковником В.А. Новобранцем. Быть может, он ошибался в цифрах – об этих цифрах и вообще о точности данных различных советских разведывательных органов можно было бы дискутировать, если бы в верхушке сталинской военной машины такая возможность не была бы полностью исключенной. Однако главное вот в чем: В. Новобранец полагал, что гитлеровская Германия накапливает силы на востоке, чтобы напасть на Советский Союз. То есть шел вразрез с позицией верхушки советской партийной и военной власти, которая – держась в фарватере Сталина – такую угрозу не принимала во внимание, во всяком случае в официальных документах и оперативных разработках. Насколько В. Новобранец был прав, показало время.

Виталий Безрогое

Особенность сегодняшнего момента в восприятии истории состоит, пожалуй, в том, что мы перестаем ощущать историю как нечто, что было в прошлом «на самом деле». Мы начинаем понимать, что история – это образ прошлого, который складывается у того или иного поколения и который меняется с приходом нового поколения, находящего в истории иные «мнимые реальности».

Таковых «мнимых реальностей» предостаточно в истории каждой страны. В отечественной истории мы встречаем, например, «революцию 1905 года», «крестьянскую войну» и т.д. Действуют исторические персонажи, имена которых появляются гораздо позже. Известно, например, что Донским князь Дмитрий стал лишь в XVII веке. А Ярослав Мудрый – в веке XIX. Действительно, история – образ прошлого, а не «историческая реальность».

Кроме того, люди XIX века мыслили прошлое довольно часто лишь как историю военную и политическую – битвы, походы, правления, княжения. Изложить прошлое означало рассказать о смене власти, войнах и договорах. Именно в XIX веке, в частности, и возник термин «Столетняя война», которым обозначили время с 1337 по 1453 годы, когда в общеевропейских масштабах проходил затянувшийся, измотавший участников вооруженный конфликт между королями Англии и Франции. И именно как Столетнюю войну в следующем, XX веке стали изучать это время в истории средневековой Европы. Студенты историки до сих пор «проходят» «этапы Столетней войны», рисуют таблицу, в которую вписывают битвы, договоры, словом – результаты того или иного «этапа».

Привычный и, казалось бы, столь незыблемый образ, миф удалось изящно, но убедительно и вполне обоснованно разрушить известному отечественному медиевисту Наталии Ивановне Басовской в своей книге «Столетняя война: леопард против лилии» (М.: Олимп-Аст, 2002). То, что мы называем «Столетней войной», – лишь удобный термин для определения заключительного, кульминационного этапа длительного трехсотлетнего противостояния двух основных европейских политических образований, очень сложных и традиционно называемых Английским и Французским королевствами.

На эту тему написаны горы литературы, но ни в одной книге мы такого не прочтем. Логичный, простой и ясный вывод Басовской сделан на основе огромного собранного и представленного материала и потому для читателя становится как бы самоочевидным.

В исторической науке термин играет удивительную роль! Он не только способен прояснить, объяснить, классифицировать, но и создать событие, явление». Столетнюю войну, как таковую, создали сами историки. Ее не было, но были триста лет сложнейшего политического противостояния, закончившегося рождением основ национальных государств. Финальные события этого противостояния были особенно тяжелыми и жестокими, самым основательным образом затронувшими все слои французского и английского обществ. Потомки для удобства и назвали это время «Столетней войной», включив в нее 116 (!) лет разгоравшихся и затухавших военных и дипломатических действий.

«Люди, жившие в Европе между 1337 и 1453 годами, вовсе не подозревали, что живут в эпоху Столетней войны». Басовская мастерски втягивает вас в чтение четырехсотстраничной работы, и вам (историку или нет) невероятно интересно следить за перипетиями сложных, а иногда случайных завоеваний, чувствуя себя участником, следящим по газетным реляциям за ходом политической истории…

Для российского читателя очень характерен интерес к международным отношениям. Автор выводит этот интерес на уровень весьма любопытных обобщений, которые скрыты в книге и возрождаются лишь в сознании самого читателя как его собственные.

К числу таких обобщений относится, например, проблема универсализма и национализма, универсального и национального как двух парадигм в средневековой европейской истории. Увлекаясь локальной историей, иногда можно проглядеть то, что проносилось по ветреному, затянутому тучами историческому небу Европы. Что предпочтительнее – местечковость или вселенский масштаб? Европейские монархи по- разному решали этот вопрос. По-разному складывалась в результате такого решения их судьба. Невозможно сказать, что в любом случае правильный выбор был один и тот же, например, в пользу локального патриотизма. Бывали в европейской истории периоды и моменты, когда вернее было придерживаться универсального принципа. И возрождение Каролингами Священной Римской империи наглядно демонстрирует это. Может быть, и Америка не была бы открыта, и заморские колонии не возникли бы, не придерживаясь Испания, Португалия и другие страны претензий на «мировое господство». Династия Плантагенетов, владевшая Англией, северной и юго-западной Францией и претендовавшая на объединенную англо-французскую монархию, руководствовалась идеями универсализма. Но следование им привело в итоге к поражению англичан на континенте. Они потеряли все обширные территории, что питали вполне реально идеи универсализма. Возможно, именно эти идеи станут истоками стремления к колониальной империи, каковые Англия осуществит и станет через несколько веков империей.