Пространство огромно, ограничено лишь звездами на черно-фиолетовом небе, изогнувшемся гигантским куполом. Снизу, в некотором углублении, противолежит ему широкая заснеженная котловина, круглая, как арена, окаймленная черно-зеленой зубчатой стеной вековых елей. Солнце сползло за кромку горизонта, по-видимому, недавно – слева подножие неба еще темно-синее. Но полная луна справа уже набрала свой максимум мертвенного света. Звенящий звук, скорее возвращенное эхо, объемная акустика почти необъятного пространства, утяжеляется, ритмизуется, будто далеко-далеко, где-то там, за пределами окоема, спокойно, ровно, холодно бьется громадное сердце. Подмораживает. Стылые крупные звезды лениво мигают, прикрывая веки на три четверти. Равнина отблескивает мириадами льдистых кристаллов, словно присыпанная алмазной пылью. Если ступить на твердый наст, хруст, скрип, шорох отчетливо разнесутся по всей округе. Но ощущение, возможно, обманчиво. Впереди, у дальнего края черно-зеленой каймы, зарождается еще неявное мельтешение, некое колыхание теней, змеящиеся разводы. В полном безмолвии, сопровождаемое лишь мистическим пульсом пространства, больше ритмом, чем звуком, клубящееся и роящееся облако отделяется от мглисто-темного фона и, постепенно приближаясь, принимается растекаться в размерах. По обеим сторонам из него вырываются стелющимся рыскающим наметом матерые волчары, серебристо-серые, почти светящиеся под луной, с шарящим взглядом настороженных злобно-зеленых глаз. А в самом центре, вкруг коего и плетутся охранные кружева сопровождения, бесшумно и величественно выдвигается в переливчато-аспидной чешуе нечто гордо-крылатое, но перемещающееся в ползучей манере, плавными извивами, враскачку, балансируя далеко отставленным хвостом с вздернутым веретенообразным кончиком. Но трепещущее охвостье, вопреки ожиданиям, не дребезжит, не шелестит и даже не мерцает при вращении, и не оно неотразимо притягивает внимание. Вытянутая морда крылатого увенчана узким обоюдоострым костяным наростом, который медленно наливается фиолетовым и на пике насыщенности вспыхивает ослепительно-сиреневым в такт вселенскому пульсу. Время застывает. Движение продолжается, однако нигде ничего не меняется, композиция достигает завершенности. Наступает вечность.

Но не навсегда. Изображение начинает съеживаться, сначала едва заметно, потом с нарастающим ускорением, лавинообразно, водопадно, сбегается к фокусу, втягивается в некрутящуюся воронку и стремительно отдаляется в глубину тоннеля. Сливается в точку и, выбросив напоследок четыре длинных луча, исчезает.

Видимо, это не здесь и не сейчас.

Абсолютно черный фон.

Но существовавший еще до начала ритм постепенно нарастает и убыстряется до почти сплошного низкого гула. Звук из пронзительно-запредельного превращается в оглушающе-вязкий, словно пространство катастрофически уменьшилось или просто заложило уши от резкого перепада высот. Неожиданно интенсивность его достигает осязаемой, давящей, плющащей плотности, затем он рывком отваливает, нависающий грохот сменяется спешно удаляющимся рокотом, потом и стихающее стрекотание растворяется.

Фон тот же. Но кромешная беспросветность смещена к противоположному краю спектра и граничит уже не с ультрафиолетовым, а инфракрасным. Черное разжижается, мутнеет, наливается бурым, ржавым и охряным. Сквозь пятна, разводы и оплывы проступает рельеф заброшенного глиняного карьера. Серо-рыжая пыль, застилающая еще низкое, но уже жаркое летнее солнце, медленно оседает обратно на растрескавшуюся бесплодную почву. На плоском, чисто выметенном бугре, посреди неглубокого, но  раскидистого котлована ничком лежит человек. На нем широкие штаны и нечто вроде свободной легкой курточки со стягивающимся низом примерно одной расцветки, хорошо сливающейся с ландшафтом, и только высокие башмаки на рифленой подошве скорее черные.

Больше у него, кажется, ничего нет, что, вообще-то, не вызывает удивления. Это как раз нормально. И даже традиционно.

Человек слегка шевелится, подтягивает колено, упирает ладони на уровне плеч, приподнимается на руках, встает на четвереньки, затем садится на корточки. На вид ему лет двадцать пять, с вероятностной погрешностью в десять процентов, волосы темные, глаза светлые. Не из качков, определенно. Он ошалело оглядывается, встряхивает стриженой головой и восклицает с чувством: «Что за черт, где это?» Не получив ответа ни снаружи, ни изнутри, задумывается, погрузившись в себя. Наконец, возвращается в мир и тихо, так чтобы никто и случайно не услышал, спрашивает: «Кто я?» После чего замирает, ожидая указаний.

Ситуация проясняется окончательно: у нас, похоже, совсем ничего нет, даже прошлого. Ибо уже не приходится сомневаться, что именно это и есть мы, и путь нам предстоит, как водится, из грязи в князи.

И путь, видимо, длинный или долгий. Не исключено, впрочем, что то и другое одновременно. Куда-то туда, где над снежным настом неслышно плывет крылатый, завораживающе пульсируя рогом.

Но пока у нас лето, заброшенный карьер и человек, явно не готовый к битве с мифологическим чудищем.

Намечаем движение вправо – послушно поворачивает взор. Ну, все так и есть.

Что ж, с богом! Встаем на ноги.

Но прежде чем трогаться, неплохо бы осмотреться повнимательней, в самом деле, черт его знает, куда нас занесло. Музыкальный фон на грани слышимости (верховой ветер над помертвевшей планетой) намекает, что нашему появлению, совершенно точно, никто не обрадовался, одна надежда, что и не заинтересовался.

Сначала взгляд по сторонам, круговым обзором.

Насколько хватает видимости, все пусто, выжжено, заброшенно.

Однако дальние края карьера расплываются в белесом мареве, и, значит, потенциально опасны.

Возможно, стоило, вопреки автоопределению, повысить разрешение монитора, но существует вероятность, что процессор или адаптер не потянут, происходящее в своих насыщенных моментах начнет вязнуть и клинить, угнетая вазомоторику несовпадением ритмов. Да и дальность обзора зависит чаще не от настроек. В любом случае, все уже началось, и следует обходиться тем, что имеешь.

Пока не просматривается непосредственной угрозы, можно, не теряя из виду подступов, познакомиться с самим собою поближе. Нам теперь быть вместе до самого конца. Если изначально подойдем друг другу. Ежели не выпрет какая-нибудь мерзкая деталь, иногда просто словечко, вызывающее инстинктивное отторжение. Вроде эвфемистической присказки: «Капец!» И тогда единственное, что способно увлечь – хотя бы ненадолго – планомерный вывод своего героя в короли дебилов. Но это уже мазохизм: по-любому, он часть нас. Или, коли абсолютно нечем будет больше заняться, придется проходить дистанцию при выключенных колонках. Подо что-нибудь ненавязчивое из рядом стоящего музыкального центра. Ладно, все это за кадром.

Итак, на нас штаны и куртка, очевидно, из одного комплекта, под полузастегнутым на молнию верхом некая футболка телесного цвета (если, конечно, все лето не мыться). Высокие голенища шнурованных спереди ботинок не только обжимают лодыжки, но и подпирают икры. Потертые и разношенные башмаки из плотной кожи, похоже, очень прочны и выглядят не совсем по сезону, однако экипировка в нашем деле обычно мало соотносится с погодными условиями. Не исключено, что зимой мы будем ходить уже в доспехах полностью из стали, включая исподнее: нательную рубаху и подштанники. С наружной стороны в голенища обоих ботинок вшиты длинные узкие ножны, из правых торчит рукоятка, криво обмотанная синей изолентой.