Страшные эти слова снова и снова звучат в голове Нейдж. Вот она видит паб с дверями в углу и тусклым фонарём над ними. У крыльца ничком лежит бродяга. Одежда на нём — собрание обмоток, рванины и заплат и уже нельзя наверняка сказать, чем они были тогда, когда могли зваться одеждой. Бродяга не шевелится: может быть мертвецки пьян, а может просто мёртв. Нейдж отводит глаза и спешит повернуть.

Света в Крысином тупике ещё меньше, чем на Мэдчестер-стрит. Редкие окна здесь плотно закрыты ставнями, а свет из них тусклый. Вскоре Тинсоу видит нужный ей дом — это мрачная громада с тёмными провалами вместо окон и проплешинами обвалившейся штукатурки. Выгоревшая от времени вывеска полукругом висит над старыми воротами.

Коснувшись их рукой, Нейдж чувствует, как внутри неё всё замирает. Ворота поддаются с противным скрипом, открывая дорогу в мрачную, наполненную смрадом темноту.

Таинственные обитатели этого места — голодные и обездоленные, расступаются от неё, настороженно изучая. Скоро они поймут, что Нейдж Тинсоу — всего лишь беззащитня женщина, и тогда бросятся на неё, готовые разорвать на части. Ей хочется убежать, а ещё лучше — проснуться. Пусть это всё окажется глупым сном, кошмаром, который мучит ей, но обязательно закончится.

Нет.

Нейдж решительно ступает в темноту Старой Пивоварни. Кошмар ждёт её впереди, но ещё больший кошмар остаётся за спиной, и преодолеть его можно лишь спустившись на самое дно этого ада.

Потёмки здешние нарушаются лишь слабым свечением лучин и сальных ламп. Эти огоньки, точно болотные виспы, влекут её на погибель. С трудом отыскивает она лестницу, которая ведёт её вниз, в катакомбы ещё более мрачные, чем строение наверху. Нейдж чувствует, как десятки голодных глаз ощупывают её. Для здешних обитателей её чистая одежда, ботинки, даже волосы и зубы — немалая ценность. Наконец, ожидание становится для кого-то из них невыносимым — из темноты перед Тинсоу вырастает мрачная фигура, сутулая, со вздутым животом и лихорадочным блеском глаз — единственным, что можно различить на тёмном от грязи и волос лице. Он не намерен говорить — в его руках тяжелая дубина, уже поднятая для удара, точного и смертельного. Страх сковывает Нейдж, словно заключая в ледяную глыбу.

— Я пришла к Джеку! — едва успевает выкрикнуть она. Фигура разом замирает, словно даггеротип, затем пятится, через мгновение растворяясь в темноте. Нейдж продолжает свой путь, и теперь никто не пытается её остановить, словно сказанное ей вдруг разнеслось по всему дому и достигло каждого уха.

Наконец, путь женщины окончен. Она стоит у входа в пещеру, откуда пахнет гнилью и шерстью, словно из клетки в зоосаду. У входа в пещеру в стену вделан газовый фонарь. Двое оборванцев сидят под ним прямо на земле, играя в кости.

— Я пришла к Джеку, — шепчет заветный пароль Тинсоу. Один из игроков недовольно морщится.

— Это мы и без тебя знаем, — говорит он. — Заходи, не копошись!

— Будь Всевышний милосерден к её заблудшей душе, — под нос себе бормочет второй. — Поспела как раз к ужину.

— Цыц! — обрывает его первый и зло косится на Нейдж. — Ну, давай, чего встала?

Женщина ступает в проход, чувствуя, что сердце её вот-вот разорвётся от страха.

— Стой.

Впереди вдруг вспыхивают золотым два глаза — больших, словно блюдца. Нейдж замирает.

— Кто ты такая? — голос звучит низко и утробно. Это не голос человека — звериный рык, который вдруг облёкся в форму человеческих слов.

— Нейдж Тинсоу, сэр. Я пришла к вам за помощью.

— За помощью? — в рычании девушка, кажется, слышит нотки интереса. — А с чего ты взяла, что я помогаю людям? У меня с ними другие дела. Тебе ведь сказали, кто я, Нейдж Тинсоу?

— Да, — стараясь сдержать в голосе дрожь, отвечает девушка. — Вы — Рипперджек, мантикор.

Из темноты раздаётся удовлетворённый рык.

— Какой помощи ты ищешь от меня?

Нейдж глубоко вздыхает.

— Мой муж, Джастер… Он много проиграл в карты и, чтобы отыграться, поставил на кон… он поставил…

— Что именно? — требовательно спрашивают золотые глаза. Нейдж показалось, что они приблизились — настолько, что она даже ощутила на лице горячее дыхание чудовища.

— Нашу дочь, — едва сдерживая рыдания, почти выкрикивает она. — Совсем кроху!

— И что ты хочешь от меня?

— Барбот, человек, которому проиграл мой муж, назвал цену, за которую готов уступить Милдред. Таких денег у нас нет, даже если мы продадим всё, что имеем. Люди говорят, что казна Рипперджека не меньше королевской…

— А что ещё люди говорят? — обрывает её причитания властный рык. Нейдж понимает, к чему идёт разговор.

— Люди говорят, что вы не даёте деньги за деньги.

Снова обжигающее, влажное дыхание касается кожи Тинсоу.

— Люди так много болтают обо мне? Может мне разорвать десяток-другой, чтобы меньше трепались? Пожалуй.

В пещере воцаряется тишина. Нейдж слышит только, как бешено стучит её сердце.

— Я знаю тебя, Нейдж Тинсоу. Ты и твой муж — известные повара. Лорды Олднона ссорятся из-за вас, каждый норовит перетащить на свою кухню. Дурная слава.

— Как скажете, сэр.

Чудовище смеётся. В этом раскатистом рёве Тинсоу распознает смех не сразу — первые несколько секунд ей кажется, что мантикор сейчас разорвёт её.

— Скажу так, Нейдж Тинсоу. Я не помогаю людям. Но иногда я даю им то, чего они хотят. И назначаю за это цену. От цены моей нельзя отказаться — если ты пришла сюда, ты уже приняла эту сделку. Так слушай: я оплачу твой долг и верну тебе дочь, если ты приготовишь мне завтрак. Этот завтрак должен заменить мой обычный, и я должен остаться доволен им. Иначе, я позавтракаю в обычной своей манере. Ты знаешь, чем?

— Нет, сэр.

— Мою утреннюю еду составляет младенец. В Старой пивоварне в них нет недостатка. Бродяги плодятся как блохи, и, как блохи, не думают о будущем собственных чад. Многие несут их мне. Я не отвергаю такие подношения. Через три дня принеси мне замену этому блюду. Если не принесешь или блюдо мне не понравится — его заменит твоя собственная дочь. Не спрашивай, как и когда, просто знай, что это случится. А теперь иди! Сейчас время ужина, и твой запах раздражает меня.

Охваченная ужасом, Тинсоу выбегает прочь. Она не помнит, пути наверх, не помнит, как покинула Старую Пивоварню, Крысиный Тупик, Мэдчестер-стрит… Придя в себя она понимает, что находится дома, в тёмной и пустой гостиной.

— Что я наделала, — шепчет она. — Зачем я пошла туда?

В комнату, пошатываясь, входит муж. На нём грязные кальсоны, сорочка с пятном на груди и помятый котелок. Его шатает. Он пьян.

— Уходите, мистер Тинсоу, — шепчет Нейдж, — уходите, я не могу видеть вас сейчас!

— Ты всё-таки пошла к нему? — с трудом ворочая языком, спрашивает Джастер. — Послушалась эту старую ведьму?

Нейдж вскидывает голову:

— А как я должна была поступить? — с вызовом спрашивает она. — Утопиться в бутылке, как это сделали вы?!

Мужчина молчит. Ему нечего ответить.

Восточный Край пробуждается поздно — с этой стороны Зетмы жизнь не подчинена фабричному гудку. Долгие партии в джентльменских клубах, званые ужины a la russe, тайные свидания — всё это продлевает вечера здешних обитателей глубоко за полночь. А значит, и утро отступает к десяти, а иногда и к двенадцати часам.

Сейчас время длинных теней и настороженной тишины. Солнце ещё не успело подняться, и улицы покоятся в холодной тени особняков, а проснувшаяся раньше хозяев прислуга трудится так, чтобы ненароком не потревожить их.

В этот трепетный час Нейдж Тинсоу встречается с Бабулей Таттерс, полубезумной старухой, которую не слишком любят богатые хозяева, но привечают их слуги. Бабуля — опытная травница, и те, кто не может позволить себе доктора, готовы терпеть её чудачества и несуразный вид. Чтобы не дразнить констеблей, она приходит во время осторожных теней, обтираясь у чёрных входов богатых имений.

— Ты была у него? — спрашивает Бабуля. Нейдж кивает.