В римские времена Галлия была одной из крупных сельскохозяйственных областей империи. Но вокруг населенных пунктов и их возделанных полей еще встречались обширные пространства целины. Эти пустующие пространства увеличились к концу эпохи империи, когда в смятенной и обезлюдевшей Римской империи (Romania) повсюду появлялись пустые поля (agri deserti). Много раз в результате раскопок обнаруживали древние развалины на тех участках земли, которые в средние века были заново отвоеваны у кустарников и лесов, или в тех местах, которые и по сей день не заняты нивами или хотя бы домами.
Начались великие вторжения IV–V веков. Варвары не были очень многочисленны, но население самой римской Галлии, особенно в то время, было, несомненно, гораздо меньше современного. Кроме того, оно было распределено неравномерно, а завоеватели в свою очередь также расселились по стране неравномерно; поэтому их вклад, в целом слабый, должен был местами оказаться относительно значительным. В некоторых районах он был настолько велик, что язык побежденного народа был в конце концов заменен языком новых пришельцев. Такова, например, Фландрия, население которой — столь густое в средние века и в наши дни — в римскую эпоху было, по-видимому, довольно редким и где к тому же латинское влияние и латинская культура не имели той поддержки, которую в других местах им оказывали города, малочисленные и слабые во Фландрии. То же можно сказать (но в гораздо меньшей степени) и о Северной Франции, диалекты которой, оставшиеся в основе своей романскими, свидетельствуют своей фонетикой и словарным составом о несомненном германском влиянии; это же относится и к некоторым институтам. Мы очень плохо знаем условия, в которых проходило германское расселение. Одно является несомненным: из опасения подвергнуться самым худшим опасностям варвары не имели возможности рассеиваться. Исследование археологических данных, особенно изучение «варварских кладбищ», доказывает (это было и заранее очевидно), что варвары не совершили этой ошибки. Они жили мелкими группами, каждая из которых, по-видимому, организовывалась вокруг некого главы. Вероятно, эти мелкие коллективы, смешиваясь более или менее с колонами и рабами из покоренного населения, иногда давали начало новым населенным пунктам, выделявшимся из старых галло-римских поместий, которые аристократия должна была волей-неволей разделить со своими победителями{7}. Возможно, что участки, которые до тех пор не были обработаны, а также земли, заброшенные во время варварского вторжения, были в это время впервые или вторично освоены. Названия многих наших деревень возникли в это время. Некоторые из них показывают, что группа варваров иногда представляла из себя настоящий род (fara): таковы названия Fère или La Fère{8}, которым в лангобардской Италии соответствуют совершенно аналогичные формы. Другие названия, гораздо более частые, состоят из личного имени в родительном падеже (имени главы рода), за которым следует обычный термин — villa или villare. Например: Bosonis villa, откуда получился Бузонвилль (Bouzonville). Весьма характерен самый порядок слов (родительный падеж в начале названия, тогда как в римскую эпоху в этих сложных выражениях он стоял на втором месте) и в особенности чисто германская форма личного имени. Это вовсе не означает, что все люди, давшие имена этим поселениям, были германцами. При господстве королей-варваров в старинных местных семьях было модно подражать именам завоевателей. Кем был наш Бозон: сыном франков или готов? Не с большим основанием, чем все сегодняшние перси или вильямы Соединенных Штатов могут считаться сыновьями англо-саксов. Но ясно, что названия этих населенных пунктов моложе, чем варварские вторжения. А сами поселения? Не обязательно. Не вызывает сомнения тот факт, что древние населенные пункты получали иногда новые названия. С этими оговорками надо все же признать, что там, где подобные названия теснятся на карте густыми рядами, приток людей со стороны оказал на освоение земли отнюдь не ничтожное влияние. Так было в различных местностях, расположенных, как правило, в стороне от главных городов, очагов римской цивилизации, особенно в одной области, которая по причине своей засушливости слабо осваивалась доисторическими земледельцами, а ныне является одной из самых богатых хлебом областей Франции — в области Бос.
Все источники франкской эпохи говорят о распашках нови. Григорий Турский сообщает об одном крупном магнате, герцоге Хродине: «Он основал villae (сельские поместья), насадил виноградники, построил дома, создал пашни». Карл Великий предписывал своим управляющим расчищать в королевских лесах под пашню удобные места и ни в коем случае не допускать, чтобы такие поля вновь становились добычей леса. При чтении любого из завещаний богатых собственников (среди других источников эти завещания являются самыми ценными документами по истории того времени) нельзя не найти там упоминаний о недавно возведенных хозяйственных постройках, о землях, пущенных под пашню. Но не нужно заблуждаться: чаще всего речь идет не о настоящем освоении целинной земли, а о повторных распашках после временного местного обезлюдения, столь частого в те смутные времена. Разве Карл Великий и Людовик Благочестивый не приняли, например в Септимании (нынешний Нижний Лангедок), испанских беженцев, которые создали новые земледельческие центры в чащах и лесах? Таков некий Жан, разместивший своих колонов и рабов в Корбьере (Corbières), «в недрах огромной пустыни», сначала по соседству с Источником в камышах (Fontaine aux Joncs), затем около Ключей (Sources) и Хижин угольщиков (Huttes de Charbonniers){9}. Ибо эта отнятая у сарацинов пограничная область была дочиста разорена долгими войнами. В тех же случаях, когда действительно распахивалась новь, эта победа человека над природой, несомненно, лишь с большим трудом могла компенсировать затраты — настолько они были многочисленны и тяжелы. С начала IX века упоминания о незанятых держаниях (mansi absi) в сеньориальных описях возрастают самым тревожным образом: более шестой части всех участков (colonges) Лионской церкви, согласно краткому перечню, составленному около 816 года, находилось в таком состоянии{10}. Борьба с непрерывно возрождавшимися пустошами шла также без передышки, что само по себе является прекрасным доказательством жизнеспособности общества; но трудно поверить, что результат в целом был удачным.
Итак, в конечном счете борьба с природой закончилась провалом. После падения Каролингской империи французские сельские местности предстают перед нами сильно обезлюдевшими, всюду пестреют незанятые земли. Многие ранее обрабатывавшиеся земли перестали быть таковыми. Источники эпохи расчисток (около 1050 пода эта эпоха пришла на смену периоду ограниченных распашек, описываемому нами в настоящий момент) единодушно свидетельствуют о том, что когда принялись за расширение пашни, то прежде всего понадобилось отвоевать потерянную землю. «Мы приобрели (в 1102 году) деревню Мэзон (Maisons) в области Бос, которая поистине была пустыней… Мы взяли ее необработанную, чтобы расчистить под пашню». Этот отрывок, который я случайно нашел в хронике монастыря Мориньи, — типичен для массы аналогичных свидетельств. Совсем в другом районе (в Альбижуа) и уже в более позднее время (в 1195 году) приор Госпиталя, облагая цензом деревню Лакапель-Сегалар (Lacapelle-Ségalar), точно так же заявил: «Когда был сделан этот дар, селение Лакапель было пустынно; здесь не было ни мужчин, ни женщин, оно было давно покинуто»{11}. Представим себе наглядно эту картину: вокруг населенных мест (горсточки домов) — поля незначительной протяженности, между этими оазисами — обширные пространства, никогда не знавшие плуга. Добавьте к этому (мы в этом вскоре сможем убедиться), что эти поля из-за способов обработки вынуждены были в течение каждых двух-трех лет оставаться под паром по меньшей мере на год, а часто и на много лет подряд. Общество X–XI веков базировалось на крайне слабом освоении земли. Это было общество разбросанных ячеек, в котором группы людей, маленькие сами по себе, жили, кроме того, далеко друг от друга. Это основная черта, определяющая многие особенности, присущие цивилизации того времени. Однако непрерывность развития не была нарушена. Правда, то тут, то там деревни исчезали; так было, например, с виллой Пэссон (Paisson) в Тоннеруа[6], поля которой были позднее распаханы жителями соседнего поселения, но сама деревня таи и не была никогда восстановлена{12}. Но большая часть деревень продолжала существовать с более или менее уменьшенными полями. Местами традиции обработки земли на время исчезали: римляне, например, считали удобрение мергелем настоящей специальностью пиктонов; вновь же оно появится в Пуату лишь в XVI веке. Однако в основном старые приемы передавались из поколения в поколение.
