Лагош снова щёлкнул пальцами. На этот раз появились уже зелёные искры, которые собрались в совсем малюсенький шарик, раз в десять меньше предыдущего. Новый объект встал на свою орбиту и начал медленно вращаться вокруг Акемо.

— А эта никому не нужная кроха — мир, откуда я пришёл. Пакемо. Один из тринадцати спутников газового гиганта, но единственный, имеющий разумную жизнь, какой её понимаете вы, люди! Редчайшее явление во вселенной, Богданов, хочу я тебе сказать. Там есть и леса, и моря, и даже человеки… — собеседник вдруг ненадолго умолк, и спустя полминуты продолжил уже с меньшим энтузиазмом в голосе. — Ещё там есть пепельники, болотники, и крылатые, как их там… не помню. Запамятовал. Вот же растяпа!

Виктор Евгеньевич отошёл от первичного шока и стал подозревать, что его время уже пришло. Всё было похоже на бред. Старик со всей силы ущипнул себя за запястье и протяжно зашипел от полученной боли.

— Ну, не может это всё быть правдой, — буркнул себе под нос Виктор Евгеньевич. — Не может. Я ведь просто сплю. Просто сплю.

Лагош в третий раз щёлкнул пальцами, и планеты разом испарились. Сразу же сама собой зажглась лампа, и в помещении вновь стало светло.

— Так вот, — стиляга отряхнул рукава и присел рядом со стариком. — Теперь о деле. Я предлагаю тебе, Богданов, воспользоваться моей безграничной добротой. У меня есть для тебя бесценный дар, получить который — уже величайшая честь и неслыханная удача. Лишь несколько человек в вашем мире удостаивались возможности просто говорить со мной, а быть награждённым мною — всего двое…

— И что же это за дар, позволь спросить? — нахмурился старик. Он до сих пор не мог понять, реально ли всё, что происходит вокруг, или же его тело уже начало разлагаться на носилках в местном морге. А пока определить наличие и степень реальности не было никакой возможности, Виктор Евгеньевич решил просто слушать и по ходу дела задавать интересующие его вопросы.

— Молодость, Богданов, — с трепетом ответил Лагош, крепко сжав кулаки. — Ты снова станешь молодым и сильным. У тебя не будет болезней, а твой организм полностью очистится. Ты станешь кристальнее слезы младенца, стерильным, как медицинский спирт. Твоим главным врагом станет лишь уже прожитая жизнь, воспоминания которой никогда уже тебя не покинут. Соглашайся, Богданов. Это твой шанс начать всё сначала.

Виктор Евгеньевич постучал себя по груди и откашлялся. Почесал свою макушку, посмотрел на фотографию Лизы — на этот раз она не придала своему возлюбленному столь нужных сейчас сил. Махнув на всё рукой, старик ответил:

— Предположим, что ты не сумасшедший, а я ещё живой и нахожусь в полном здравии. Тогда что же выходит? Ты — джинн?

— Ну, что-то типа того. Не хочу об этом говорить.

— Ладно, ладно. Не хочешь говорить — твоё дело. Если я соглашусь на твоё предложение, что уже само по себе кажется абсурдом, то смогу ли я потом вернуться обратно? Показать себя в новом облике родным, вновь покататься по стране автостопом…

Лагош покачал головой:

— Увы, Богданов. Знай, что приняв моё предложение, ты навсегда окажешься привязанным к тому миру, и никто не сможет переместить тебя на Землю. Так что, если хочешь, можешь либо доживать свой месяц тут, рядом с родственниками, или… или навсегда о них забыть, и продлить свою жизнь как минимум на полвека, но в совсем новом, другом мире. Как тебе предложение? Знаю, заманчивое.

— Зачем тебе это? Какова твоя выгода с этого? Не верю, что ты сделаешь всё это абсолютно безвозмездно.

Собеседник как-то странно улыбнулся и протянул старику ладонь для рукопожатия:

— Соглашайся и не думай о моих мотивах. В конце концов, если я скажу, что всё это — коварный план по уничтожению Вселенной, ты разве откажешься? Ты ведь не моралист, я знаю. Никто бы не отказался от моего подарка просто потому, что я не стал раскрывать своих намерений. Так что с этого момента я прекращаю свои разглагольствования и настойчиво предлагаю согласиться.

Виктор Евгеньевич минуту поколебался, после чего крепко пожал руку Лагоша. В глазах сразу потемнело, а окружавшая старика тишина вдруг превратилась в жуткий гул. Пришлось зажать уши — настолько больно звук колебал и без того уже плохо работающие барабанные перепонки. Вскоре выдерживать эту какофонию стало попросту невозможно, и Виктор Евгеньевич во весь голос завопил, а сердце его, казалось, и вовсе остановилось.

И в один миг всё это внезапно пропало. Боль, шум и слепота разом улетучились в небытие, словно их и не было вовсе. Старику вдруг очень захотелось врезать гадкому шутнику по голове, но оказалось, что Виктор Евгеньевич на кухне остался совершенно один. Лишь запах слегка подгорелой яичницы да привкус плавленого стекла на языке напоминали о недавнем присутствии странного и наверняка опасного человека.

— Не вышло ничего, значит, — задумался старик. — Ну, и чёрт с ним. Подумаешь — другой мир! Мне и в этом неплохо. Очень даже неплохо…

Во рту пересохло, но сил набрать воды совсем не осталось. Тело вдруг ослабело, и Виктор Евгеньевич, собрав последние остатки воли в кулак, поднял себя на ноги и с трудом добрался до своей комнаты. Не раздеваясь, упал на шерстяное одеяло и почти моментально заснул.

В эту ночь старик не видел никаких снов.

В юности Виктор Евгеньевич частенько ходил в походы. Костёр посреди леса, гитара в руках самого горластого товарища, консервы пятилетней давности — вот какова была романтика тех лет. Со временем, конечно, страсть к приключениям постепенно пропала, но воспоминания никуда улетучиваться не собирались. И сейчас, учуяв дым костра, смешанный с терпким хвойным ароматом, старик проснулся.

Двигаться не стал. Виктор Евгеньевич всё пытался сосредоточиться и прогнать от себя прочь странное наваждение из прошлого. Может, ему чудился поход лишь потому, что на одном из таких мероприятий тогда ещё совсем молодой парнишка Витя и познакомился с очаровательной отличницей, активисткой и просто скромницей Лизой? Но ведь это было больше шестидесяти лет назад, как в памяти настолько точно мог сохраниться тот хвойный запах?

Старик открыл глаза и от ужаса тут же снова их закрыл. Попытался вспомнить, что произошло накануне. Поездка на кладбище, возвращение домой, появление на кухне странного типа со стиляжьим начёсом.

«Не может быть» — подумал Виктор Евгеньевич, снова приподнимая веки. То, что предстало перед взором, сложно было назвать спальней, в которой старик уснул. Вокруг расстилался густой хвойный лес, самый настоящий сосновый бор. Чересчур крупные деревья росли друг к другу так плотно, что порой не удавалось разглядеть едва светлые небеса, по которым текли длинные, как нити, пурпурные облака.

Виктор Евгеньевич напрягся и приготовился к переводу своего тела в вертикальное положение. Челюсти до боли сжались сами собой, потому что старик знал: подниматься всегда весьма неприятно. В его-то годы. Каким же было его удивление, когда встать получилось с первого раза и без единого намёка на боль!

И зрение перестало подводить. Несмотря на густой туман, глаза вылавливали из общей картины каждую шишку, мельчайшую иголочку. И звуки — весь лес казался живым, словно единый многофункциональный организм. Отовсюду слышался птичий щебет, скрипели многовековые стволы, а шум ветра, запутываясь в верхушках сосен, завывал страшным зверем.

— Ну, ты даёшь… Лагош, — хмыкнул Виктор Евгеньевич и подпрыгнул на месте от удивления: голос его изрядно изменился. Пропала сиплость и в каждом придыхании звучало былое пламя жизни.

А, самое главное, не было никаких болей ни в груди, ни в голове. Могло ли это означать, что неизлечимая болезнь всё-таки отступила под влиянием Лагоша? Виктор Евгеньевич несколько раз глубоко вдохнул, ощущая полноту набранного в лёгкие воздуха, а потом сделал то, чего не мог сделать уже очень давно по причине болезни и старости: он оглушительно и протяжно засвистел.

Словно пинбольный шарик свист отскакивал от деревьев и разливался по лесу многоярусным эхом. Мигом умолкли птицы, и на мгновение появилось ощущение того, что весь бор вымер от одного-единственного свиста. Лишь спустя несколько минут Виктор Евгеньевич понял, что шуметь в подобном месте — не самая лучшая идея, а потому запоздало решил сохранять тишину.