- Так и должно быть, - возразил другой. – Великие легенды всегда заканчиваются печально. Герои и храбрецы погибают, а влюбленные разлучаются ради блага остальных. Эта легенда тоже не исключение.

- Не спеши делать выводы, мой дорогой друг, - сказал Ахмед, не переставая улыбаться. – Вы еще не дослушали мою историю до конца. До заката солнца осталось совсем немного времени, но я успею вам поведать ее, откладывать уж нет смысла.

Он вздохнул и, снова затянувшись трубкой, нараспев заговорил.

- День за днем, ночь за ночью – покатилось колесо жизни с прежней скоростью. Постепенно былой порядок в стране восстановился, забылись злодеяния бессердечного аль-Мамуна, выскреблась песками кровь невинных с площади. Снова стал править Шахджахан, снова стали заседать Советы мудрейших и устраиваться пышные торжества. Но халиф вынес и свой урок из предательства брата, стал более осмотрительным и недоверчивым, жестким в решениях, самолично дотошно проверял каждого приближенного ко дворцу, чтобы оставить трон сыну безопасным, а тыл прочным.

Только не была все равно спокойной его душа. Надеялся Шахджахан, что по прошествии времени забудет принц Абильхан о своем северном возлюбленном, но шли дни, недели, а затем и месяцы, а рана в сердце принца не заживала. Все так же выходил Абильхан встречать знатных гостей, все так же улыбался им. На занятиях с учителями вел себя прилежно и учтиво, являлся на все переговоры и советы, в делах халифата был сведущ. Но мысли его были далеко и не принадлежали они ни народу своему, ни развлечениям, ни даже отцу. Лишь одному человеку, что где-то далеко, за синим морем, за зелеными долинами и серыми холмами, думал о нем, повернувшись обветренным лицом на восток…

Подарки, присланные из Каира от родственников матери, были забавными и красивыми, пестрели разнообразием и поражали дороговизной.

- Старый Шукри знает, чем порадовать глаз и сердце, - довольно приговаривал Шахджахан, вертя в руках усыпанную рубинами трость. – А вот, смотри, как занятно! Бывают же умельцы, способные сотворить такое, что песок в их руках становится послушным.

Билл посмотрел на стоящие в ряд стеклянные сосуды, в которых из разноцветного песка были невероятным образом сделаны картины. Красные дворцы, серые с голубым отливом верблюды и белые узоры на желтом фоне.

- Мило, - сказал он.

Халиф вдруг всплеснул руками и, восторженно охая, вытащил из горы даров звенящую изнутри коробку.

- Взгляни, Абильхан! Первые монеты имени тебя! Золото чистой плавки! Теперь ты самый молодой арабский принц, в чью честь выкованы деньги.

- Я рад. Теперь мной будут платить и размениваться.

Принц отложил очередной по счету отрез атласной ткани и, поклонившись, вышел из залы. Шахджахан бросил монеты обратно и, опустившись в кресло, устало подпер голову кулаком.

Билл вернулся в покои, где проводил почти все свое время. Забивался в угол, как испуганный зверь, подолгу сидел в темноте, пока тело не затекало и не начинало жалобно ныть. Спешил укрыться здесь после занятий, прогулок и приемов, чтобы остаться наедине с собой и местом, где он был счастлив в последний раз. Он пытался превозмочь себя каждый раз, вставая по утрам с постели, клялся, что пересилит себя и обернется прежним Абильханом, но все больше напоминал себе изможденного раба, обреченного на вечную каторгу. Он словно высох изнутри, вышел из тела немым духом, наблюдая со стороны, как дышит и ходит по дворцу, как принимает пищу, как говорит с кем-то. Билл понимал, что его безучастный и тоскливый вид причиняет отцу боль, и ненавидел себя за это, но ничего не мог с собой поделать.

Тоска по Тому не стихала на ни миг, и скрыться от нее нельзя было ни во сне, где лукавое подсознание играло с ним, ни во время пиров и гуляний, ни во время усиленных учений. Билл исполнял свои повседневные дела и обязанности, стиснув зубы, боясь, что каждое произнесенное им вежливое слово, каждый поклон и каждый сантиметр шелковой ткани на теле еще больше отдаляет его от Тома. Среди шумных гостей, лебезящих перед ним, на душных улицах, за тонкими занавесями носилок, даже на молитвах, со лбом, упершимся в холодный пол или колючий ворс коврика, - Том незримо присутствовал рядом, но невольно дрогнувшие от наваждения пальцы вместо его руки всегда ловили лишь пустоту. Утешавшая поначалу надежда, что все вернется на круг своя, стоит только телу забыть родные объятия, развеялась, как мимолетное видение. Слишком сильна была эта болезнь, и времени не было подвластно излечить ее.

Они, как могли, держали свое слово искать друг друга. Через год после того, как варвары покинули халифат, Билл, невзирая на протесты отца, собрался в дорогу и выехал навстречу неизвестности. На каменистых берегах Адриатического моря они встретились, принц издалека завидел – нет, почувствовал чем-то в груди – знакомую до боли фигуру, усмиряющую взглядом сощуренных глаз соленый морской ветер. Несколько дождливых дней промелькнули, как в тумане, они сжимали друг друга в объятиях, пытаясь насытиться друг другом, целовали до онемения в губах. И долго не могли проститься, надрывно шепча слова утешения и любви, лишь усугубляющие боль нового расставания. По возвращении домой принца трясло и ломало, словно в лихорадке, от желания вновь прикоснуться к любимому, становящимся нестерпимым зудом, который, затухая, продолжал тянуть в каждой клетке тела, куда бы Билл ни направлялся, что бы ни делал.

Второй год разлуки обернулся для принца воплотившимся в явь страшным сном. Поплутав несколько дней по лесам Франкии, он так и не встретился с Томом. Чащи и топи вставали на пути, как будто сам черт водил их по кругу, не давая выйти на дорогу. Наконец, выбравшись, Билл узнал от местных жителей, что кочевой отряд стоял здесь неподалеку чуть раньше, но уже ушел. Впавший в ступор принц не сказал своим слугам на обратном пути ни слова. Вернувшись в Дамаск, он закрылся у себя и вышел лишь тогда, когда голод стал нестерпимым.

Шахджахан молчал, терпеливо ожидая, когда упорство сына иссякнет, но смотреть на метания Абильхана становилось все больнее. Принц чах, как лишенный воды цветок, летящая быстрая походка исчезла, Билл ходил по дворцу молчаливой тенью. И глаза его уже не сверкали, как прежде.

На днях принцу исполнилось двадцать три, и халиф подумывал о том, чтобы передать ему в правление какой-нибудь город, чтобы сын увлекся делами и забыл, наконец, этого проклятого варвара. Он долго откладывал свое решение назначить Билла наместником Багдада, который со смерти аль-Мамуна так и стоял без власти, но известие о том, что сын вновь собирается во Франкию, заставило его немедленно собраться с духом для разговора.

Постучавшись, халиф заглянул в покои сына. Сундуки с одеждой были разворошены, кругом валялся разный хлам и мусор, а сам принц посередине комнаты собирал дорожную сумку, то складывая в нее вещи, то доставая их и заменяя другими. Билл выглядел веселым и радостным, и Шахджахан залюбовался им, редко когда теперь балующим своей улыбкой. Принц сосредоточенно пыхтел, не замечая присутствия отца.

- Опять поедешь искать своего варвара? – подал голос Шахджахан. Билл поднял голову и кивнул, смущенно улыбнувшись. Халиф покачал головой, неодобрительно глядя на хаос, царящий в покоях. – В прошлый раз ты вернулся ни с чем. Уверен, что хочешь отправиться сейчас?