Тут Билл надрывно взвыл и стал вырывать руки из ладоней варвара. Якоб оглянулся и увидел Тома, идущего к ним из шатра. Старик загородил собой пленника, но Шакал властно отстранил его и, наклонившись к Биллу, с размаху ударил его по лицу раскрытой ладонью. Всхлипнув, принц упал на землю и затих.

- Да что ж ты делаешь-то? – Накинулся на Тома Якоб. – Что ж ты творишь-то, ирод? За что же ты парня калечишь? Что он тебе сделал, что ты его убить хочешь?

- Ирод? Ирод невинных младенцев резал, а я – хитрого араба, плетущего против меня сети.

- Что ты говоришь такое, Томас, какие сети? Это же ангел чистый, неужто тебе его не жаль?

- За что я его жалеть должен, за то, что выдать меня хотел? За то, что тебя склоняет к этому? А ты и ведешься, старый дурак! Уши развесил! Рассказываешь ему про меня байки всякие, печешься… Понравились тебе его посулы золота и власти? А? Вижу, как тебя это манит. Всего лишь надо указать королевским солдатам, где Шакала искать.

- Ты чего, Томас? – Неверяще спросил Якоб. – Чего говоришь? И в мыслях у меня не было выдавать тебя, я ж тебя с малолетства знаю, зачем обижаешь меня? Я ж первый Ангуса поддержал, когда…

- Не надо вспоминать Ангуса. Он-то был вам любимым вождем, надеждой вашей. А я? Кто я вам? Кто я, ответь мне, Якоб?

- И ты наш вождь и надежда, - сказал Якоб, кладя руку на плечо Тома. Шакал скинул руку.

- И зачем ты лжешь мне? Я наелся этой ложью аж до тошноты. Думаешь, я так слеп или опьянен властью своей? Я не вождь вам, а овца на заклание. Идете за мной на любое дело, прикрываясь преданностью и памятью Ангуса, но любой готов связать меня ночью спящего, и сдать, а потом прийти на мою казнь и встать в первый ряд!

Том задохнулся от крика и замолчал, медленно выдыхая. Приблизившись к Якобу вплотную, он тихо проговорил:

- А я ведь жить хочу, понимаешь? Доверять хочу, а некому. Все меня зверем считают, выродком каким или клещом, что кровь сосет из вас. А я человек, Якоб, понимаешь? Я ведь не из земли или конского навоза сделан, а из мяса и костей, как ты и как он. – Том кивнул на поднимающегося с земли Билла. – У меня внутри не вода течет, а кровь. Или ты моей крови не видел?

- Видел, Томас, - виновато пробасил варвар, отводя глаза.

- Почему же ты тогда меня иродом называешь? Я так же за свою жизнь борюсь, как и араб этот. Да вот только отчего-то в его царском праве на жизнь никто не усомнился никогда. А мне, шакалу, места на белом свете нет, раз даже собственная мать мною побрезговала, в сточную канаву кинула.

Том горько усмехнулся и взглянул на Билла, оглядел его мокрое и испачканное в пыли лицо. Тот стоял, держась за руку старика, а в глазах мутной влажной пеленой стояла боль, молящая об избавлении. Но Шакал отвернулся от этих глаз, не желая больше верить им.

- Как же так, дедушка? – Внезапно во время рассказа воскликнула одна маленькая девочка. – Ты обещал рассказать нам историю о любви, но где же она? Злой варвар только делает принцу больно, разве же это любовь? Мне жалко Абильхана!

Девочка зашмыгала носом, собираясь заплакать. Ахмед сочувственно покачал головой и сказал:

- Дитя мое, любовь рождается в муках, подобно человеческому ребенку, и взращивается непрестанным трудом, как редкий цветок. И чем больше человек трудится над ней в поте лица, тем слаще будут ее плоды.

- А мне жаль Томаса, - заявил самый рослый мальчишка. – Он такой храбрый и сильный, но совсем один и несчастлив.

- И это понятно, мой мальчик. Свое счастье надо заслужить, выстрадать. Аллах всевидящ, и за любую боль он воздает сполна, лишь надо вовремя углядеть свое счастье и не бояться ухватить его.

- Я не побоюсь! – Гордо воскликнул мальчишка.

- А ну замолкни, - шикнула на него его старшая сестра, стоящая позади, молодая девушка на выданье. – Так что же там дальше, дед Ахмед? Скорее же расскажи, что с принцем!

Старик улыбнулся нетерпеливости девушки и продолжил:

- Сказал Шакал эти недобрые слова, махнул рукой и ушел прочь. Хотел было Якоб пойти за ним, но не смог оставить Абильхана одного, тем более что держался тот за варвара, как за последнюю соломинку. Ничего не оставалось Якобу, как увести принца к себе домой, в тесную повозку, снятую с колес и поставленную на землю. Привел он Абильхана, постелил ему у стены и уложил спать. Билл свернулся калачиком и забылся тревожным сном…

И потянулись ночи, беспросветные, безлунные, дни, унылые и серые. Зарядили дожди, превращающие мшистую лесную землю в болото, пружинящее под ногами. Завыл ветер, плутающий между деревьев, сбрасывая с засыхающих веток пожухлые листья. Протяжно скрипела и хлопала дверь лачуги, нагоняя холоду в маленькое пространство. Билл открывал глаза и видел перед собой занозистые влажные доски повозки. Он не вздрагивал от налетающих и бьющих в спину порывов ветра, скорее отрешенно понимая, чем чувствуя, - холодно. Но сворачиваться и кутаться в покрывало не было желания и сил, да Билл бы и не согрелся, внутри него все замерзло.

Целыми днями принц пребывал в состоянии полудремы-полуяви, медленно теряя уходящую сквозь половицы в землю жизнь и забывая, кто он есть. Сверкающие на солнце белоснежным мрамором башни и стены родного Дамаска, оранжевые жгущие пески, вид из окна спальни, украшенной фресками из драгоценных камней – все это казалось далеким сном, пришедшим откуда-то из глубин сознания, или прекрасной сказкой, никогда не бывшей на самом деле, туманным призраком прошлого. А в настоящем была лишь полутьма продуваемой коробки из отсыревшего дерева, и Билл лежал в ней, не двигаясь, как в склепе.

Обездвиженное тело, не получавшее пищи, слушалось все хуже, голодные спазмы крутили живот, но принц не подчинялся им. Доски стенки слились в одно полотно, дрожащее, словно зыбь на воде. Билл подносил к глазам посиневшую руку и бездумно смотрел на линии, исчертившие тонкую ладонь. Округлая линия жизни, огибающая большой палец была отчетливой и глубокой, но, чуть отступая от ее начала, была перечеркнута едва заметным коротким шрамом. Биллу понадобилось немало времени, чтобы собрать воедино обрывки пустых мыслей и вспомнить, откуда он появился. Кажется, когда-то давно, в детстве, он упал и поранил ладонь о стекло… А может, этого не было, и он сам себе это сейчас придумал… Но шрам был, он делил его жизнь на две половины. До и после плена. До – такая маленькая, но яркая и любимая половина. И после – бесконечно долгая, тянущаяся до самого конца ладони, равнодушной резьбой говорящая о том, что дальше будет только ночь, беспросветная, безлунная.

- Совсем заледенел…

Билл почувствовал, что больше не спит, но открывать глаза не стал. Большая шершавая ладонь гладила его по голове.

- Замерзший птенец… Пора выручать, Агнесс, погибнет дитя.

- Помнится, когда приволок, говорил, что неприятностей мальчишка не доставит, - недовольно ответил женский голос. – А он, мало того, что полхибары занял, так еще и помирать у нас собрался.