Марина МАТВЕЕВА , фаэт, литературный критик, публицист.
Фаэзия для меня – это способ взращивания в себе, – и в человеке вообще, – образа Божьего.
Валерий ГАЕВСКИЙ , фаэт, прозаик-фантаст, издатель
Елена Коро,
Евпатория
Эллинский день
1.
«Я сегодня не помню, что было вчера…»
А. Блок
Снова Эллады рожок
Посейдоново ухо тревожит.
Медленно плавится день.
В волнах понта томленье, что дленье
И тленье белого пеплоса дня.
К погруженью
коней Гелиосовых в волны
Истлевают длинноты дня.
Нагота его не наслажденьем
Гелиосова взора виденьем
промелькнёт и исчезнет забвеньем...
Эллинским днём
в Посейдоново ухо шепчу:
Я не помню утраты...
2.
«По утрам забываю свои вечера…»
А. Блок
Некто сказал, что имя Эллады
Мойры плетут неустанно,
Но, заснув, забывают.
Эллинский день – на холсте Пенелопы.
Взглянешь вовне из холста
И увидишь понт неизменный,
Имя и тень на песке золотом.
Имя Улисс замирает улиткой,
Спрятав нутро внутрь холста Пенелопы,
Тянутся рожки вовне...
Их и увидишь эллинским днём,
Но о призрачность их не споткнёшься.
Так, отрезвев, тень свою посылаешь
В ухо шепнуть Посейдону:
Я не знаю теней,
Потому что не помню имён...
3.
«Белым днём забываю огни…»
А. Блок
Тени Эллады, как боги, живут в именах
Наречённых младенцев.
Дети теней богов и героев, словно
Тени имён их, эллинским днём
в дар – и с дарами – во славу...
Славный флейтист к берегам
странноприимного понта выводит
имён и детей череду... Имя ему – Гомер...
Должность его – крысолов.
Гомеров рожок Посейдоново ухо ласкает...
Ластится волнами день.
В тугую воронку прибоя,
в Посейдоново ухо – Гомер и герои,
и тени, и дети, и я...
...имя своё отпускаю...
забываю себя...
4.
«По ночам забываю дни…»
А. Блок
Имя, забытое Мойрами в дремоте полудня,
Ночью, стыдясь, Пенелопа с холста изгоняет,
Чтобы с рассветом его воссоздать
по фрагментам.
Кадр один – эллинский день бесконечный.
В кадре втором изменчивый понт,
быстротечный.
Кадр за кадром – смена богов, их имён и героев.
Дети приходят вослед
параллельно их теням.
Девочка, тень, Эвридика,
Ручонкою машет из ночи,
Имя шепнуть ей невмочь,
Ночь вобрала в себя имя.
Мочи нет вынуть себя, словно рыбу
Из Посейдоновой сети...
Боги Эллады, как дети,
Имена раздарили убогим и нищим.
С кем ты осталась, Эллада?
С днём бесконечным и белым...
Имя его дорогое
понт мне не даст позабыть.
Марина МАТВЕЕВА,
Симферополь
* * *
Давай, Заратустра, зараза, колись:
куда мне пойти, чтоб хоть где-то остаться?
Христа, твоего по профессии братца,
я слушала долго, но вот разобраться
в его письменах не смогла. Будто слизь,
сосульки болтаются на бельевых
верёвках: зима подползла незаметно.
И так симметричны, как смыслы в приметах
народных, тела круглобоких, монетно-
холодных, вонзающих угли под дых
чудных идолиц, не готовых прожить
и дня, но силком отправляющих память
в ту степь, где не знало послушников пламя
твоё, Заратустра. Безвременный камень
его заменял. Высекали ножи
сведённые длани, безрадужный зрак.
И холод монетный не плавили знои,
рождённые долгою сушью степною,
которая может быть помнящей Ноя
в своей долготе… Заратустра, ты прав:
огонь – веселей и теплей, и ещё
дешевле, душевней, душистей, душнее.
Я здесь остаюсь. За стеклом – стекленеет.
И скользкие когти слюды, цепенея,
скребутся туда, где уже горячо.
* * *
Он не поэт. Но было странно с ним,
что здесь ещё поэты есть.
Он был способен с высшей главностью,
возможной в чтении, прочесть.
И бледногубые манерщики
с подрагиваньем пальцев в тон,
и футуристы-недомерки, что
кричат, размахивая ртом,
терялись, что иголки во стоге,
пред этой простотой. Ея,
что свежеранную бересту, где
ножей полянских острия
чертали о деяньях Киевых
варяжьей каменной резьбой,
Ея, святую, как Россия,
во безвременье не упокой!..
Он был из тех, кто в зверью клетку шаг
бросают, словно кость судьбе,
играют в «русскую рулетку» так,
как дети – в салочки. В себе
такие зернят мироскание
на пряжки Млечных поясов…
…Слепой с безногим знают, странные,
о, каков ты, тяжесть слов!..
Они могли бы с высшей важностью,
возможной в чтении, прочесть…
Он – не поэт… но стало страшно с ним того,
что и поэты есть.
Валерий ГАЕВСКИЙ,
Севастополь
Переходное время сфер
Заповеданный выпал снег,
Предречённый маячит город…
Отпускаю душу в побег –
В амазоночью гать Авроры…
Там на греческом буду петь:
«Харистоса пара пали…»
Опалённая светом плеть
Сгонит духов моей земли…
Где на свитках шумит Шумер,
Где танцует Египет рагу,
Переходное время сфер
Мне наполнит по край корчагу…
Пусть расплещется, княже, Тарх,
Свет твоих даждьбоговых рун,
А в седьмицу стокрылый наг
Понесёт нас к планете Нун…
Первозданной накрыв волной,
Пусть расскажет всё океан…
Гильгамеш и угрюмый Ной,
И восьмой буддисткий коан…
Вот комета, как лисий хвост,
В миллионы локтей и стадий…
Вот рубины, вино и воск
И сварожий небесный радий…
* * *
Миры возможны, как возможны мы,
Сплошь уличённые в любовной сваре,
Одной на всех. С куста горошины,
Посыплемся мы вскоре, тварь по паре.
Собой забьём, заполним все углы
На призме огненных уже цивилизаций.
Мы непотребны будем, будем злы,
Потомки звёзд и совершенных граций.
Вскружим бедлам, поразметаем крепи.
С гримасою кичливых неумных бестий
Сожрём послед. Но сладим склеп и цепи,
Своим Гермесам так воздав по чести.
В который раз я ненавижу этих вас?
Мой счёт забыт, да, кажется, и повод…
На лунном пирсе двое кружат вальс.
Над чайкой мёртвой вьётся овод.
Простой совет птенцу «скорей расти»
Похож на обречённый, что ли, вопль…
Но если б можно было так его спасти –
Я бы кричал, чтоб цепенели все и глохли.
Связать потоки, повернуть назад
К туманной паузе бессмертного прибоя.
Забыть значений перекрёстный ряд,
И выбрать кров, и пасть на голубое…
