— Примерно две недели назад в издательстве. Мы немного побеседовали о разных делах.

— А с тех пор вы больше ничего о нем не слыхали?

— Нет, как же, он звонил мне вчера утром.

Чуть помедлив, Морис добавил:

— Он хотел получить справку о ЦНИИ и криминалистике.

Почему он не упомянул имени Дюпона? Комиссар был вообще ему так несимпатичен, что у него не возникло никакого желания говорить больше необходимого.

— Криминалистика! — презрительно повторил комиссар. — Это для теоретиков, которые ничего другого не умеют делать. Мы, практики, не имеем времени на это. Мы должны думать, как справиться с делом без чьей–либо помощи. — Широким жестом он указал на комнату. — Убийца не обыскивал помещения, либо он ухитрился сделать это незаметно. Вы не знаете, имел ли Морэ привычку хранить дома крупные суммы денег?

— Я этого не думаю. За все, что он покупал, даже мелочи, он расплачивался чеками.

— Кого же вы считаете способным на это преступление? У кого мог быть мотив?

И Фушероль, как ему показалось, с едкой иронией проговорил:

— У вас, как специалиста, должна быть какая–то идея.

— Я писатель, а не криминалист. Кроме того, я лишь тогда могу составить мнение, когда ближе познакомлюсь с обстоятельствами дела.

— Дорогой мсье Латель, — неожиданно дружеским тоном проговорил комиссар, — к сожалению, наверняка мы ничего не знаем. Единственное, что нам известно, это тот факт, что ваш друг убит тремя пулями.

— Тремя?

— Две попали в грудь, а третья за ухо. Значит, дело было сделано не в состоянии аффекта. Убийца хладнокровно застрелил свою жертву. Все говорит о преднамеренном убийстве.

Движением подбородка Фушероль указал на завернутый в папиросную бумагу предмет, лежащий на столе.

— Единственная улика, которой мы располагаем, — это орудие убийства, — сказал он.

Совин поспешно развернул пакет.

— Не так быстро, — сказал ему комиссар.

Глядя на своего подчиненного, он продолжал:

— Убийца, видимо, умышленно оставил его около своей жертвы. Вероятно, он не хотел обременять себя им. Как видите, оно очень большое.

Совин осторожно развернул бумагу. Появился пистолет калибра 7,65 мм. К стволу была прикреплена стальная цилиндрическая насадка.

— Глушитель! — воскликнул Морис.

— Да, глушитель. Поэтому выстрел был не громче хлопка пробки из бутылки шампанского.

Морис вспомнил о рукописи своего друга, которую только что прочел. Он почти дословно помнил ее содержание.

«Даниэль поднес горящую спичку к только что набитой трубке и, глубоко затянувшись, спросил:

— Как вы будете убивать меня?

— При помощи пистолета, — ответил Дюпон, хлопнув рукой по портфелю. — Пистолетом, который лежит у меня в портфеле.

— А грохот выстрела?

— Пистолет, конечно, снабжен глушителем».

Даниэль написал эти строки, словно предчувствуя этот случай.

— Подобную вещь не так–то легко купить, — сказал комиссар, — и вряд ли убийца мог бы найти его здесь.

— Конечно. У Морэ не было огнестрельного оружия.

Теперь Морис вспомнил другое место в тексте:

«Даниэль еще раз перечитал написанное. Он оказался в удивительной роли героя своего собственного романа, героя, поступки которого от него, автора, не зависели».

Морис теперь чувствовал себя почти так же, но не совсем. Раздвоение его личности заключалось в том, что он был одновременно и действующим лицом, и читателем. Получилось так, будто по прихоти Даниэля он очутился в вымышленном мире и стал там персонажем трагической драмы, участвующим в событиях, которые вообще существовали только в воображении его друга.

Морис поспешил домой. Он хотел как можно скорее еще раз перечитать рукопись Даниэля, причем самым внимательным образом. Но после того как он еще раз прочел ее, путаница усилилась.

В свете последних событий текст приобрел совсем другое значение. Многие подробности, без сомнения, были не выдуманными, а реальными. Например, телефонный звонок Даниэля.

«Добрый день, приятель, как дела? Послушай, у меня к тебе просьба… Ты случайно не знаешь кого–нибудь из ЦНИИ?.. Я хотел бы знать, занимается ли там научной работой некий Дюпон… Оноре Дюпон, по профессии — криминалист?»

Хотел ли автор просто убедиться, нет ли случайно в ЦНИИ мужчины с такой фамилией, как и у его героя, во избежание последующих неприятностей? Во всяком случае, тогда именно это пришло в голову Мориса, но теперь…

— Вчера утром он мне звонил, сегодня утром я получил рукопись, и между прочим… Слушай хорошенько, Милорд.

Кот, точивший когти о ковер, застыл в позе сфинкса.

— Между прочим, Даниэль убит и притом из пистолета с глушителем. И именно это оружие предложил Оноре Дюпон, персонаж его романа. Ты считаешь, что это просто совпадение? Я не думаю. Даниэль тоже не верил в совпадения, как он сказал в своем тексте. И что же из этого вытекает? То, что существует очевидная связь между тем, что он написал, и преступлением, жертвой которого он пал.

Милорд сидел совершенно неподвижно и, видимо, с большим интересом следил за рассуждениями своего хозяина.

— А если Оноре Дюпон, его визит к Даниэлю, его угрозы и запугивания — не плод фантазии писателя, то почему бы и остальному не быть правдой?

Его возбуждение в связи с такой возможностью было настолько велико, что он на некоторое время забыл даже о своей печали. Потом он встал и закурил сигарету, что делал во время сильного умственного напряжения. Он прекратил свой монолог и даже перестал обращать внимание на Милорда. Недовольный кот подошел к двери, открыл ее когтями и удалился. Через открывшуюся дверь Морис услышал голос Изабель в роли Камиллы:

— …и если священник, который меня благословит, наденет на меня золотой венок и соединит меня с моим прекрасным супругом, то он сможет укрыться, как плащом, моими волосами.

— Мне кажется, что ты разгневана, — ответил ей голос Жана–Люка–Пердикана.

Когда Морис вернулся домой, он застал обоих молодых людей за репетицией. Жан–Люк, симпатичный молодой человек двадцати четырех лет, изучающий медицину, мечтал о карьере артиста. Он был небольшого роста, худощавый и совсем не похож на романтичного Пердикана. Но Изабель считала его просто «классным».

С беззаботностью молодости она за немногие часы вновь обрела свою жизнерадостность. Как только прошел шок, она стала думать только о своей роли и предстоящей репетиции.

Морис закрыл дверь и взял телефонный справочник. Под буквой «Ж» он действительно нашел Валери Жубелин, графика, проживающую в доме номер пятьдесят семь по улице Гей–Люссака. И поскольку эта Валери существовала, поскольку Даниэль почти дословно записал в рукописи телефонный разговор со своим другом, почему бы ему и в самом деле не звонить из квартиры Валери?

Морис все больше убеждался, что рукопись его друга является автобиографической. Но почему он избрал именно такую форму романа? Чтобы не выставить себя в смешном виде из–за необоснованных подозрений? Или же просто потому, что интрига показалась ему очень подходящим началом для романа? Морис и сам поступил бы так же.

На него нахлынули противоречивые чувства. Собственно говоря, он уже давно должен был передать рукопись комиссару Фушеролю. Он отчетливо представил себе этого полицейского, изрекающего с презрительной миной, что к такой сумасшедшей идее способен прийти только писатель.

Да, вероятно, нужно самому быть автором, чтобы понять, почему человек решил превратить в роман случившееся с ним самим происшествие. Какой гость, будь он безобидным человеком или убийцей, мог предугадать, что хозяин после его ухода в тот же час бросится к пишущей машинке? Это был непредвиденный поступок писателя, который в поисках темы воспользовался подвернувшимся случаем и, сам того не подозревая, превратил идеальное убийство в не идеальное.

Морис, помедлив, взялся за телефонную трубку. Он чувствовал настоятельную потребность проверить, насколько возможно, все данные, содержащиеся в рукописи.