Хасан аль-Каин стоял на палубе, опираясь на перила, и смотрел на портовую суету, освещённую заходящим солнцем. Рядом, борт о борт, качался на волнах венецианский корабль с золотым гербом на корме, который тоже собирался отплывать. Загорелый капитан подгонял матросов, которые грузили последние бочки в трюм. Патрон, с парой матросов, возился возле косого паруса фок-мачты, выверяя галс[22], чтобы вытянуть корабль на рейд. Хасан отвернулся от борта, наблюдая, как выбирают якоря на его судне, которое, освобождаясь от оков, медленно дрейфовало в море.

Впервые его терзали сомнения.

Он теребил на шее золотую цепочку, носившую когда-то Рубин Милосердия и доставшуюся ему от маршала Матье де Клермона, и думал о том, что он сделал неправильно. Не подлежало сомнению, что у глупой тройки госпитальеров и святоши-монашки не имелось никаких шансов улизнуть от Хасан аль-Каин. Истинно и то, что у них не имелось рубина. Его, Хасан аль-Каина, пустили по ложному следу, заставив гнаться за миражом. Какай нормальный человек отважиться доверить реликвию женщине-монашке и трём балбесам-госпитальерам, которых обвести вокруг пальца – раз плюнуть. Он вспомнил лицо сержанта, Гуго де Монтегю, который, отбиваясь от ударов сабли Хасана, исступлённо смеялся и кричал: «Обманул! Обманул!» — чем и заслужил смерть, потому как не стоит напоминать ассасину о его ошибках. У нити два конца и если один ведёт в тупик, нужно вернуться к началу. Ему следует вернуться в Акко и возобновить поиски оттуда, возможно, маршал отдал рубин в другие руки. О четвёрке можно забыть: толстого Дюдона де Компса он убил в Сидоне, монашка будет спать вечным сном, пока не угаснет, сержанта Хасан убил в келье, распоров ему грудь, а горделивый Раймонд де Торн с горя выпьет отравленное вино в бутылке, оставленной на полу возле Гуго де Монтегю.

Правда, Хасан аль-Каин не знал, что нажимая на шее Марии-Агнес-Катрин де Морель нужную точку, его палец дрогнул, отчего она заснула не так, как нужно. Не знал и о том, что Раймонд де Торн не пьёт вино, так как от данного продукта у него возникает сыпь по всему телу.

Корабль выплыл на рейд порта Лимиссо и матросы разворачивали паруса, чтобы отдаться береговому попутному бризу, а Хасан аль-Каин окинул взором порт, словно запоминая каждую чёрточку. К венецианскому кораблю, который стоял по соседству в порту, нёсся какой-то опоздавший, с грузом на руках. Незнакомец взбежал по сходням и Хасан почему-то с сочувствием подумал: «Успел!» — рассматривая увиденное, как гонки арабских жеребцов.

Он очнулся ночью. Вытащив из кармана огниво, он на ощупь нашёл свечу, свалившуюся со стола на пол, и зажёг её. В комнате полный раскардаш, только посредине кто-то убрал мусор и уложил его.

«Спасибо Богу, что в чистоте!» — поблагодарил незнакомца сержанта Гуго и тут же увидел его. Упираясь на стену, храпел сосед, Жан ле Мен, в руках которого Гуго заметил чётки. Видимо, отпевал почившего Гуго де Монтегю, да так и заснул.

«Это, что же, живым хотел меня похоронить?» — возмутился Гуго и опустил взгляд на свою рану. Вид развороченной и окровавленной плоти не порадовал его, но, слава Богу, Гуго остался в сознании. Он не стал будить Жана ле Мена, а принялся рыться в раскиданном мешке со своими вещами. Он не имел при себе учеников, так как их нужно кормить из своего кармана, поэтому всё добро носил с собой. Покопавшись, Гуго нашёл костяную иголку и тонкую нитку, а затем принялся себя зашивать. Уверенности в том, что это сделает Жан ле Мен и него не имелось, поэтому он положился на себя. Первый прокол вызвал такую боль, что Гуго чуть не завыл, как зверь, а на глаза накатились слёзы. Продолжая благодарить Бога за то, что тот дал ему ещё один шанс на жизнь, Гуго делал большие стежки, отчего шрам становился грубым и корявым. Впрочем, красота тела в данную минуту Гуго не беспокоила, так как он старался быстрее закончить свою кровавую работу.

Когда сержант закончил шить, то немного передохнул, а потом вытащил из мешка стеклянный сосуд, закрытый пробкой. Эликсир, содержащийся в нем, состоял из живой воды и фиолетового камня с Везувия, который болтался в сосуде. Не жалея, Гуго полил шов на кровавой ране и закричал, уже не сдерживая себя. Жан ле Мен вскочил, как безумный, и, широко открыв глаза, кричал, указывая перстом на Гуго: «Дьявол! Дьявол!».

— Успокойся, это я, Гуго! — слабым голосом пролепетал сержант и его тихий голос подействовал лучше крика: Жан окинул взглядом шов через всю грудь и спросил:

— Ты, что, сам себя зашил?

Гуго не стал объяснять очевидное, а спросил сам:

— Ты отдал хлебец Марии?

— Да, когда тебя обнаружил Раймонд де Торн, — сказал Жан, потрогав сержанта, и убедился, что Гуго более чем жив.

— Где он сейчас? — спросил обрадованный сержант, и Жан тот час ответил: — Он, вместе с Марией, отправился в порт Лимиссо.

«Хорошо, точно так же я сделал бы сам!» — подумал сержант, но, всё же, укорил Раймонда де Торна: «Что же ты не присмотрелся ко мне? Я, ведь, живой!»

— Давай отпразднуем твоё воскрешение, — сказал Жан ле Мен, протягивая руку к бутылке в углу.

— Сейчас не время пить, — сказал Гуго, отбрасывая неизвестно откуда появившуюся бутылку и пытаясь встать. Жан помог и спросил, куда в глухую ночи сержант собирается идти.

— В порт Лимиссо, — ответил сержант.

— Позволь, я помогу тебе, — сказал заскучавший в крепости Жан ле Мен и сержант вынужден был согласиться. Они доковыляли до ворот крепости, которые на ночь были закрыты. Просить стражей их открыть не имело смысла, так как пешком они не дойдут, а попутный транспорт пойдёт только утром. Правда, до утра оставалось совсем не долго, так как небо на востоке уже слегка посветлело, приглушая звёздную россыпь.

Ожидание помогло найти повозку, которая привезла раненного, но её ездовой замешкался и ворота закрыли, поэтому пришлось остаться до утра. Пассажиры на обратный путь были очень кстати, и сержант, рядом с Жан ле Меном, завалился на повозку и поспал до утра. Проснулся он оттого, что дорога вся в кочках и Гуго де Монтегю здорово тряхнуло. Рана отозвалась болью и он, просыпаясь, уселся удобней. Местность вокруг, покрытая скудной растительностью, не вызывала радостных ощущений, а виноградники, посаженные полосами, только слегка манили глаз присыпанной пылью зеленью.

Землетрясение, произошедшее с полусотню лет назад, кругом оставило свои следы, а несчастный город Лимиссо разрушило полностью. Новые постройки, сделанные без всяких городских планов, не соблюдали пропорций друг с другом, а улицы были безобразно кривы. Только порт, отстроенный первым, отличался своей функциональностью, а остальное сооружали, как заблагорассудится.

Рассчитавшись с ездовым, сержант прошёлся вдоль пирса, высматривая того, кто может что-то знать об ушедших вчера кораблях. Его острый взгляд заприметил стайку мальчишек, по всей видимости, бездомных и ещё не проданных в рабство, что в данных краях дело весьма вероятное. Ушлый пацан лет пятнадцати, уже не мальчик, а юноша, пусть и не внушал доверия, но мог знать, на какой корабль сел Раймонд де Торн. Он поманил его пальцем, и юноша подошёл легкой походкой, сохраняя достоинство, как истинный дож.

— Если ты сможешь мне помочь, я тебе дам целое сольдо, — сказал Гуго де Монтегю и глаза у юноши загорелись.

— Слушаю, господин, — сказал он, склонив голову и озорно блеснув глазами.

— Я хочу знать, на какой корабль сел рыцарь-госпитальер и монахиня, — сказал сержант, внимательно глядя в глаза мальчика

— Рыцарь-госпитальер, с монахиней на руках, сел на корабль «Святой Петроний». Капитан судна – Доменико Секьявро из Венеции, — четко доложил юноша, не отводя глаза.

— Что значит на руках? — не понял Гуго де Монтегю, грозно поглядывая на юношу.