— Если это невозможно, ты скажи честно… но я хотела бы посмотреть, как ты рисуешь…

Это напоминало прыжок в прорубь. Она закрыла глаза, как девочка-школьница после просьбы о свидании со спортивным героем штата.

Дункан помолчал.

— Это не невозможно, Меган, — просто я чертовски удивлен. Если помнишь, то когда ты последний раз была в студии, тебе было до смерти скучно.

— Ну, если это так трудно, то забудь о моей просьбе, — сказала Джейд. Она почувствовала досаду.

— Ты совсем не ешь.

Она взглянула на засыхающую яичницу:

— Я не голодна.

Дункан встал и направился к двери. Она подумала, что он собирается уйти, даже не попрощавшись, но в последний момент он обернулся:

— Утром в студии прохладно, тебе надо одеться потеплее. Я пришлю мисс Бингхемптон, чтобы она тебе помогла.

Дункан моментально пожалел о произнесенном. Он знавал художников, превративших свои студии в модные салоны, где они изображали из себя королей в присутствии придворных. Он таким не был. По его понятиям, писать картины в присутствии свидетелей было так же неестественно, как заниматься любовью при посторонних.

Он уже собирался сказать Меган, что пошутил. Но, увидев радость в ее зеленых глазах, озарившую лицо улыбку, понял, что не может ее разочаровать.

По пути к кухне он достал из бельевого шкафа покрывало. Сиделка и Дулси сидели рядышком, когда он вошел. Увидев его, Дулси, которая что-то оживленно говорила, моментально замолчала. Сначала ему даже показалось, что она не хочет, чтобы он услышал их разговор. Но он отмел это предположение как недостойное.

— Вы хотите, чтобы я это постирала? — спросила Дулси, указывая на покрывало.

— Меган хочет побыть немного в студии, и я взял его, чтобы ее укрыть, если будет прохладно.

Бингхемптон подпрыгнула на месте:

— Разве доктор Адельман давал миссис Карлисл разрешение вставать с постели?

— Я не думаю, что на это нужно отдельное разрешение.

— Но сеньора так больна! — вмешалась Дулси.

Дункан ожидал, что сиделка будет противиться, но озабоченность Дулси его поразила. Он и не подозревал, что она может так переживать за Меган.

— Дорогие дамы, я ценю ваше беспокойство, но уверен, что в состоянии сам позаботиться о супруге в течение часа-полутора.

Выходя из кухни, он ободряюще потрепал Дулси по плечу.

Студия находилась в футах пятидесяти от главного дома и архитектурно повторяла его юго-западный стиль. Несколько минут Дункан потратил на уборку, собирая с пола использованные тюбики из-под краски, приводя в порядок одеяла и покрывала на диванчике. Он также проветрил комнату и развел огонь в камине. Затем он возвратился в дом, в гостевую комнату, в которой ночевал эти дни, и привел в порядок себя.

Хотя с утра он надел чистую рубашку, он снял ее и бросил на кровать. Зайдя в ванную, сполоснул лицо и руки. Почувствовав небольшую шероховатость на щеках, он решил побриться — второй раз за сегодня. Завершая свой туалет, он побрызгался одеколоном и внимательно посмотрел на себя в зеркало.

Дункан ощущал себя как человек, впервые идущий на свидание с прекрасной дамой. Идиот. Ведь ничего не изменилось. Но где-то в глубине его души ворочалась мысль, что изменилось как раз все, и в первую очередь его отношение к Меган.

Наведя внешний лоск, он вышел из ванной. Нужно перестать себя дурачить. Эти недели после несчастного случая всего лишь антракт в продолжающейся пьесе. Он уже принял решение. За это время Малкольм приезжал раз шесть, и Меган ждала его визитов. Когда их дружба перерастет в нечто большее — всего лишь вопрос времени.

Вернувшись к Меган, Дункан застал ее сидящей на кровати. На ней была голубая хлопковая пижама с переводной картиной Рауля Дюфи на куртке, которую она приобрела во время их поездки в Париж. Дункан вспомнил, как он был раздражен в то время из-за того, что известный художник дал согласие использовать свое творение для такой плебейской цели.

Меган не могла ни понять, ни разделить его негодования. В ее головке не укладывалась разница между настоящим искусством и модой «от кутюр». Воспоминание напомнило ему о существующих между ними различиях, и за это он был благодарен.

— Мистер Карлисл, — заявила появившаяся сиделка, — я должна заявить решительный протест. Не имеет значения, хорошо ли чувствует себя ваша жена. Она до сих пор испытывает слабость и головные боли. Она не в состоянии дойти до вашей студии.

— А ей и не надо идти, я ее донесу. Ты готова? — спросил он, поворачиваясь к кровати.

Она инстинктивно отпрянула от него, как будто изменила свое решение; но тут же протянула руки и обняла его за шею. Бингхемптон продолжала бормотать предупреждения и увещевания, предрекая различные несчастья, если они покинут комнату.

Как давно уже Дункан не прижимал к себе Меган; только в фантазиях — слишком частых. Она похудела, понял он, взяв ее на руки. Но округлости ее тела были по-прежнему неотразимыми. Несмотря на свое решение, он поддавался их чарам.

Сердце Джейд колотилось настолько сильно, что ей казалось, Дункан его ощущает. Она приказывала себе успокоиться, но ничего не получалось. Когда он сжимал ее в объятиях в последний — и единственный — раз, она была в панике и не могла как следует разобраться в своих ощущениях. Теперь же она испытывала необыкновенное чувство, вдыхая запах его одеколона и мыла, терпкий мужской запах, незаглушаемый ими. Она запомнила этот запах с того момента, когда они стали спать в одной постели.

Он нес ее с такой легкостью, что ритм его дыхания даже не изменился. Джейд чувствовала себя неловко оттого, что к ней относятся как к инвалиду, но не могла сопротивляться силе его ласковых рук.

Дункан опустил ее на диван в студии. Подкладывая под нее подушки, он поинтересовался:

— Тебе удобно?

— Еще бы! Как здорово выбраться из дома! Не знаю, чем тебя и отблагодарить!

— Мне не нужна благодарность.

Тепло в его глазах смягчило некоторую резкость тона. Он вышел на середину студии, оглядываясь, будто не понимал, что делать дальше. В комнате воцарилось почти осязаемое молчание.

Наконец он откашлялся и произнес:

— Я чувствую себя не в своей тарелке, разрешая тебе смотреть за моей работой после всех этих лет.

Не так давно литературные критики хвалили ее за мастерские диалоги. Сейчас она не нашла ничего лучшего, чем произнести:

— Пожалуйста, просто не обращай на меня внимания.

Он согласно кивнул и начал передвигаться по студии, устанавливая мольберт так, чтобы на него падал свет, готовя палитру, выбирая кисти. Стараясь не мешать ему, Джейд, как только взгляд художника обращался на нее, делала вид, что смотрит в окно. Вскоре в студии установилась глубокая тишина.

Через полчаса, когда Дункан полностью ушел в работу и перестал замечать ее присутствие, Джейд смогла более или менее открыто наблюдать за ним. Она зачарованно смотрела, как чистый холст покрывался свободными, широкими мазками его кисти. В том, как он трудился, было что-то волшебное. Казалось, кисть в его руке связана невидимыми нитями с сердцем, мозгом, душой. Его действия и достигаемые результаты сплетались в единое целое. Только что холст был пустым, но вот на нем началась вырисовываться фигура индейского воина. На его старом лице отчетливо прочитывались печали его народа.

Наблюдая за Дунканом, Джейд вспомнила те прекрасные времена, когда она с упоением работала за своим компьютером, и слова со сладкой неизбежностью капель меда, падающих в соты, ложились одно к одному.

Закончив предварительный набросок, Дункан выдавил на палитру разнообразные краски и стал грунтовать холст. Одновременно он вносил изменения в набросок: в поворот головы воина, в линии его тела — до тех пор, пока рисунок не приобрел силу и яркость, которые раскрывали идею картины так же ясно, как это сделала бы надпись.

Энергично работая над холстом, временами Дункан как бы устремлял свой взгляд внутрь, наблюдая за чем-то, видимым ему одному. Его напряжение передавалось и Джейд. Раньше она и не подозревала, как материален может быть процесс рисования. Теперь она видела этот процесс как балетное адажио, в котором каждое движение исполнено смысла и значения. Что же ее очаровывает — талант или мужчина? И можно ли отделить одно от другого?