Он рассердился на ворвавшихся к нему в дом и обложивших осадой мед муравьев и произнес:

— Сейчас я приведу вас в порядок.

Вбежав в кухню, он начал рыться в разных шкафах в поисках аэрозоля с препаратом против насекомых и не нашел. А тем временем, муравьи приходили и уходили, сновали вверх-вниз по ножке «его» стола, по середине пола «его» кухни, по стене «его» виллы и уже пересекли дорожку «его» сада. Он сердился все больше и больше. Не задумываясь, он вырвал страницу из газеты, скрутил, поджег и поднес горящую газету к ножке стола: муравьи сразу, сгорая один за другим, попадали на пол.

Открывается дверь, и в кухню входит жена, аккуратно причесанная, свежая, грациозная; она тоже в майке, шортах и сандалиях.

Жена спрашивает:

— Что ты делаешь?

— Не видишь разве?!

— Но ведь у нас есть аэрозоль от насекомых. И вообще, мне не нравится выражение твоего лица, когда ты жжешь этих бедных муравьев.

— А какое у меня выражение?

— Не знаю — жестокое. Подожди, я тебе принесу аэрозоль.

Она скрывается в гостиной и, вернувшись, протягивает ему красно-зеленый баллон.

— Вот, возьми.

Поворачивая в руках баллон, он читает рекомендации, написанные под черным контуром огромного муравья: «Опрыскайте обрабатываемую поверхность веществом, держа баллон на расстоянии примерно 5–10 см…» Снимает колпачок, наклоняет баллон к полу, где муравьев больше всего, и, нажимая пальцем на клапан, направляет на них струю. Эффект, как он и предполагал, мгновенный; даже если понятие «мгновение» относилось к нему, опрыскивающему, больше, чем к муравьям, которых он опрыскивал. Да ведь кто ж это знает: какое это время для муравьев — мгновение? Для него миг — это миг, а для муравьев?..

Мгновенный эффект или нет, в конечном счете, он — летальный. Как только облако аэрозоля попало на муравьев, они быстро рассыпались: опрокинувшись на спину, лежали неподвижно, в общем — мертвые. У него не было времени остановиться и понаблюдать за смертью муравьев, потому что вмешалась жена, которая сидела за столом с чашкой кофе:

— Убивать только вошедших в дом — недостаточно. Нужно выследить тех, что снаружи, а лучше — найти муравейник.

Он не ответил, а продолжал преследовать войско муравьев аэрозолем. Теперь он уже вышел из кухни и опрыскивал стену виллы. А вот и арьергард на тротуаре! У клумбы с питоспорумом он остановился и подумал: «Ну, что ж, я им преподал хороший урок. На сегодня хватит. Во всяком случае, в течение нескольких дней они не вернутся».

За этой мыслью возникла и следующая: а почему, собственно, после «урока» муравьи не вернутся? Потому что «осознали» происшедшее? Или ими движет слепой инстинкт выживания и из-за нехватки солдат в войске они ждут, когда вместо погибших от аэрозоля, муравейник наполнится другими муравьями? Конечно, ему кажется очень важным понять причину их исчезновения — осознали ли они происшедшее, или, как сказано выше, ими движет слепой инстинкт?

«Как можно, — подумал он еще, — получить ответ на эти простые вопросы, когда в действительности прямых контактов с муравьями нет? Убил он их, скажем, тысячу. Но эта бойня разворачивалась в глубокой тишине, во всяком случае, он ничего не слышал. Кто знает, может, муравьи плакали, кричали, выли? И еще: кто-нибудь когда-нибудь видел выражение „лица“ муравья в момент его смерти под действием аэрозоля? Муравей в глазах человека — только черная точечка, и все».

Он вернулся в кухню. У жены в руках газета, которую он принес из спальни. Она читает и пьет кофе, время от времени вытягивая губы, чтобы коснуться края чашки. Из-за газеты он слышит ее вопрос:

— Можно узнать, что это такое — нейтронная бомба?

Он сел, налил себе чаю, потом ответил:

— Бомба — это банальность… А почему, собственно, надо бояться банальностей? Мы — те же муравьи, и средством против нас будет нейтронная бомба.

— Но мы мыслим. А муравьи, что ни говори, думать не умеют. Почему бы не использовать нашу способность мыслить для того, чтобы найти способ избежать этой нейтронной бомбы?

Он подумал немного, а потом со вздохом ответил:

— А мы стараемся не мыслить, потому что, в глубине души, хотим умереть.

— Но я не хочу умирать. А чего хотят муравьи? Только не говори мне, что они тоже хотят умереть.

— Напротив, муравьи хотят мед, то есть они хотят жить.

— Ну и что нам теперь делать? По-твоему люди хотят умереть, а муравьи, наоборот, хотят жить: но и те и другие в конце концов будут истреблены средством против насекомых — так, да?!

Он снова вздохнул и сказал:

— Разве ты не читала Книгу Экклезиаста? Уже несколько тысяч лет назад там было сказано: «…и нет ничего нового под солнцем»[15]. Никто не мог сказать: «Смотри, эта вещь — новая». Эту мысль Экклезиаста ценили, скажем, до 1945 года, то есть до атомной бомбы. А теперь она потеряла всякий смысл: на Земле появилось много нового, и нам, во всяком случае сейчас, не удастся разобраться в этом. А последнее новшество — это как раз нейтронная бомба. Кстати, если говорить о нейтронной бомбе, не можешь же ты сказать, что ничего нет нового под солнцем? Нет, не можешь. Поэтому о вещах, о которых нечего сказать, лучше помолчать.

Клик, клик! Ключ в замке проворачивается с трудом, будто с каждым поворотом хочет выразить собственное недовольство и отвращение. И тому есть причина: на звук ключа, оттуда, из-за двери, раздается недвусмысленный крик жены, будто во избежание недомолвок она предупреждает его: заниматься любовью с ним она больше не хочет — ни сегодня, ни завтра, никогда. Жена и раньше, в течение всего первого года их супружества, много раз кричала ему то же самое. И сам крик наполнял его безнадежной тоской много больше, чем откровенно высказанный отказ. Значит, так будет всегда? Значит, между ними преграда, образовавшая клетку, в которой они будут заперты, кто знает, на какой срок? С этими мыслями он сошел с террасы виллы, преодолел дюны, сбежал на пляж и зашагал вдоль моря.

Идет и ни о чем не думает. Глядит вокруг: сначала — на оставленную волнами на мокром песке черную и изящную каемку; потом — на расцвеченное плывущими облаками небо; затем — на хмурое и неподвижное море. На его поверхности плавают грязные бумажки и другие отбросы, и ни на берегу, ни на дне осесть не могут. Внезапно он принимает четкое решение, никак не связанное с предыдущими наблюдениями: в этой вынужденной прогулке можно забрести довольно далеко и, следовательно, не вернуться домой к обеду. Кто знает, а вдруг его отсутствие поможет жене стать поласковее ближайшей ночью.

И с этой малоприятной и, в общем, жалкой идеей — не возвращаться домой к обеду — он продолжает вышагивать, теперь уже начиная торопиться, будто у него появилась цель пути — определенное место, до которого надо дойти в конце маршрута. Сентябрь: все виллы заперты и безлюдны; домики на частных пляжах закрыты и пустуют; на общем — почти никого, редкие пары греются на солнышке. Вон, за оборудованными частными пляжами тянется пустынная прибрежная полоса, без вилл и домиков: только кустарники, песок да море. Одиночество начинает его угнетать, и он решает дойти до выступающей на самый пляж рощи пиний. Что же, это и есть его цель, ради которой он прошагал столько километров? Неизвестно почему, но неожиданно для себя самого он произносит: «Может быть… сейчас увидим».

А вот и роща пиний. Первое разочарование: роща окружена оградой из колючей проволоки, протянувшейся до самой воды. Приблизившись к ограде, он взялся за нее обеими руками и прижался лицом. В роще никого, порыжевшие от солнечных пятен стволы пиний стоят внаклонку — то пересекаются, то расходятся. Сквозь деревья, посреди рощи виднеется большая старая вилла с выцветшим красным «помпейским» фасадом; все окна закрыты. В глубокой тишине, откуда-то снизу, едва доносится пение морского ветра, напоминающее легкий и щемящий звук далекой арфы. Сразу — может быть, из-за того, что он прижался лицом к колючей проволоке — ему вспомнились фотографии узников концентрационных лагерей: они точно так же стояли у ограды и держались обеими руками за проволоку. Ему подумалось с грустью: в данном случае пленник, похоже, он, хотя и живет вроде бы на свободе.