Мучительно хотелось спать. Но не знаю отчего, едва сын вышел из комнаты, я вдруг вспомнил, что пока он меня обнимал, я почувствовал его ладони не на плечах, что было бы естественно, а много ниже — где-то в районе поясницы, жест необычный и невозможный с его стороны: так ощупывают людей, подозреваемых в наличии оружия. Следом за этим воспоминанием у меня возникло внезапное желание понаблюдать за сыном. Я подошел к окну, открыл ставни и посмотрел вниз.

Как раз в эту минуту он выходил из дома и садился в машину. Все еще без всякой на то видимой причины я выглянул в окно и стал наблюдать за отъезжающей машиной. Она была еще близко и у шлагбаума остановилась. На парапете в праздной позе, свесив ноги, сидел человек; потом слез с парапета и подбежал к машине. Сын открыл ему дверцу машины, он сел, и машина двинулась дальше.

Я ни над чем не задумывался. На меня наваливался сон, подобно тому, как сплошной туман наплывает на пейзаж и не дает его разглядеть. Закрыв окно, я, не раздеваясь, бросился на постель и некоторое время лежал на спине с открытыми глазами. Дверь в комнату была приоткрыта; я подумал — не закрыться ли на ключ; но не сделал этого. Сомалийка, должно быть, в кухне; до меня доносилось ее тихое и монотонное пение — она пела какую-то колыбельную своей страны. Ее песня убаюкивала и казалась предназначенной, как и недавние ее взгляды, исключительно мне. И я заснул.

Спал я мучительно, будто против чего-то протестуя, может, против самого сна. Не просыпаясь, я слышал, как громко скрежещут стиснутые зубы, и чувствовал, как сердито сжимаются кулаки. Среди ночи до меня донесся оглушительный грохот зловещего грома, а в интервалах между его раскатами шум дождя. Во сне мне привиделся широкий участок набережной, весь вскипающий водяными пузырями, и в свете мощных сполохов молний я различил сидящего в праздной позе на парапете человека, который раз за разом внезапно слезал, направлялся к остановившейся под дождем машине, а в ней — и я это точно знал — сидел мой сын. Эту сцену я «пересматривал» с несколькими повторами: человек сидит, потом слезает и бежит в сторону машины, а затем, — так и есть, — опять сидит, слезает, бежит и так далее, снова и снова…

В конце концов, тоже во сне, от сильного грохота грома и шума дождя в моем воспаленном мозгу возник вопрос: «Где и когда я слышал такой гром и такой шум дождя?» Во сне же получил ответ: в детстве.

Сейчас мне ближе к шестидесяти годам, чем к пятидесяти; память возвращает меня назад, в середину века. Это было в отчем доме: услыхав грохот грома и шум дождя, я неожиданно проснулся, встал в темноте с постели и побежал прятаться в соседнюю комнату, в теплые надежные руки матери. Вот и сейчас, как от толчка, я вдруг инстинктивно поднялся, пересек комнату и вышел в коридор.

Дверь в комнату, в которой спала сомалийка, была приоткрыта; я заглянул в черную, как смоль, тьму, в которой призрачно и неистово вспыхивали молнии, и вошел. Лампу включать не стал — думал, что света молний мне будет достаточно, чтобы увидеть женщину, — как тогда, в ту ночь, пятьдесят лет назад, я видел мать. И сейчас было так же. Каждый раз, когда сверкала молния, я видел сомалийку: завернувшись в простыню, она безмятежно спала, обнаженная рука ее была согнута, ладонь под щекой. Так, под вспышки молний, следующих одна за другой, я долго наблюдал за ней. Вспомнил, как она, сервируя стол и убирая ужин, смотрела прямо в мои глаза, и спрашивал себя — что же такое она хотела мне сказать? А на самом деле, как было? Действительно ли она хотела что-то мне сказать, или я хотел, чтобы она мне что-то сказала? В конце концов я взял себя в руки, успокоился, потом отступил и, закрыв за собою дверь, вернулся к себе в комнату. Кстати, глядя на спящую женщину, я принял решение, и теперь мне ничего не оставалось как его выполнить.

В ожидании я пролежал на спине еще пару часов. Затем, при первых лучах солнца, встал, взял свой небольшой чемодан и на цыпочках вышел из комнаты. В коридоре, у двери сомалийки, я на миг остановился и, не знаю почему, прислушался. Оттуда не доносилось ни звука: она спала. Я открыл дверь квартиры, пересек площадку и вышел на набережную. Рассвело, небо стало светло-серого цвета; деревья пропитались дождем; асфальт исчез под глянцем луж. Пока я запирал за собой подъезд, уличные фонари внезапно и все разом погасли. Широким шагом я направился в сторону ближайшего моста.

Каждое утро в семь часов в доме на море ему нравилось распахнуть окно, снова кинуться голышом на постель, взять в руки первое попавшееся — книгу, журнал или газету — и читать десять-пятнадцать минут, чтобы окончательно проснуться и войти в ритм будничной жизни. Может быть, для того, чтобы уравновесить чувство глубокого покоя, которым веяло из открытого окна, — почти пустое прохладное небо, и только кое-где виднеются розовые полоски восходящего солнца, — он предпочитал читать что-нибудь о драматических событиях, а лучше — о катастрофических. Он опустил руку, взял с пола брошенную вчера перед сном газету и развернул. Да, хотелось бы что-нибудь о душещипательном, а лучше — о душераздирающе страшном. А вот и статья в четыре колонки с названием, которое искал — «За» и «против» нейтронной бомбы. Великолепно! Что уж может быть страшнее конца света? Он взбил поудобнее подушку под головой, поднял к глазам газету и стал читать.

«По существу, — читая, думал он, — человечество в какой-то момент сбилось со своего пути. Когда? Может быть, в эпоху Возрождения? А теперь, теперь оно стремительно несется к самоуничтожению. Мир постепенно исчезает. И это началось давно: целые отряды животных ошиблись на своем пути и исчезли. Куда, например, девались динозавры? Да хотя бы для разрешения этой загадки, — размышлял он дальше, — стоит заняться нейтронной бомбой. Ну, и как с этим обстоят дела?»

А вот как. 1) Нейтронная бомба убивает людей, но не разрушает дома, произведения искусства, памятники и т. п. 2) Она выборочного и ограниченного действия, и люди погибают от нее не все, а только тот, кто должен. 3) В противоположность атомной бомбе, она не доводит мир до конца света, и, таким образом, ее можно отнести к так называемому «условному оружию». 4) Как условное оружие, вполне возможно, она будет применена в Европе, предназначенной сыграть роль плацдарма, на котором столкнутся СССР и США.

Если считать, что человечество стремится к собственной гибели, возникает вопрос: что нужно сделать, чтобы избежать применения нейтронной бомбы? На этот раз он думал обо всем этом очень долго, придумывал разные выходы, почти сразу же один за другим их отвергая; каждый казался ему поверхностным и неполным. Наконец он нашел единственно возможный вариант: человечество больше никогда не должно стремиться к самоуничтожению.

А теперь пора вставать. Он сбросил ноги с постели, отправился в ванную и, приведя себя в порядок, через двадцать минут вышел в майке, шортах и сандалиях. Подошел к окну гостиной, чтобы кинуть взгляд на пляж. Песок все еще в три полосы разного цвета: белый, высохший; светло-коричневый; и темно-коричневый у самой кромки воды, мокрый после вчерашнего шторма. Солнце еще не выглянуло, но небо уже посветлело и стало голубым. Он еще раз внимательно посмотрел на тишайшее, почти неподвижное море — только в двух шагах от берега были заметны небольшие волны. Затем пошел в кухню готовить себе завтрак.

Может быть, из-за духоты, которая стоит в последние дни, муравьи сегодняшней ночью вышли, как говорится в приключенческих романах, на тропу войны. Непрерывно снующие, они превратились в сплошную, хотя и движущуюся, черную нить и уже дошли до банки с медом, кем-то неосторожно оставленной плохо закрытой на столе. Все стекло банки в муравьиных точках. Многим муравьям удалось пройти через малую щель между стеклом банки и металлом крышки, и теперь они тонут в меде. Ну что ж, банку придется выбросить; значит, сегодня утром он остался без меда.

Черная вереница муравьев спускается на пол по ножке стола, пересекает кухню, проходит под балконной дверью. Выйдя на балкон, он прослеживает, шаг за шагом, ход войска перепончатокрылых. Оно проходит по стене виллы, заворачивает за угол, пересекает тротуар и теряется на газоне, под цветами питоспорума.