«Сон Великой Природы» — взгляд на нашу жизнь сверху, из вечности. И она предстает как повторяющиеся кадры фильма, придуманного людьми себе в утешение. Государство — это сон или сон во сне. Все живут во сне, в великом сне Бога-Родителя, уверяет Оя-сама. И богатство — сон, и власть — краткий сон. И премьер-министр и президент видят сон, который скоро пройдет. Лишь проснувшись, узнаешь меру своего величия. Душа писателя, слушая речи живосущей Родительницы, наполнялась радостью. Так и есть. Нельзя подчинять свою жизнь преходящему, забывая о вечном, а то так и не пробудишься от сна. Сам себя свяжешь цепью зависимостей и не познаешь свободы, все будешь маяться, ожидая конца. Все искусственное, возникающее по неведению, подвержено исчезновению. Все конечное не оставляет надежды, потому не пробужденный не находит счастья.

Но есть еще в сновидениях некое очарование. Недаром в классической поэзии сон — что явь. Можно и во сне насладиться встречей с любимым, как в стихах поэтессы X века Оно-но Комати:

Или очаровательная притча Чжуан-цзы: «Однажды Чжоу приснилось, что он — бабочка, весело порхающая бабочка. Он наслаждался от души и не сознавал, что он — Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился, что он — Чжоу, и не мог понять: снилось ли, что он бабочка, или бабочке снится, что она — Чжоу. Это и называется превращением вещей» («Чжуан-цзы», гл. 2). И никакой скорби, свободному — все в радость.

Другое дело, когда изменились времена, воины-самураи пришли к власти. Тогда было не до утех и достигший вершины не был уверен в своей участи. Военные повести — гунки — передают ощущение непрочности всего, что завоевано силой. С буддийской гатхи начинается знаменитая эпопея «Хэйкэ моногатари» — о том, сколь шатким оказалось могущество дома Тайра:

И почти восемь веков спустя Оя-сама вещает: «Годы Тэмпо, когда я пришла в мир, были временем эпохи Токугавы. И мир Токугавы тоже исчез, подобно сну. Прошли годы, и мир империи Мэйдзи тоже ушел, как сон».

Раньше существовала и теперь существует вера в мир невидимый, но истинно-сущий. Это прозвучало в начале XIII века в танке Минамото Санэтомо «О Срединном Пути Махаяны»:

И предсмертное хайку Басё подобно сну:

Ощущение яви как сна, а сна как яви отличает искусство японцев. Впрочем, у Родительницы своя задача: предостеречь оттого, что не есть Истина, истинная жизнь. Жажда богатства, власти помрачает разум, хотя это лишь сон, пузыри на воде. Не стоит отдавать эфемерному бесценную Жизнь, дарованную Богом.

Японцы, привыкшие ощущать Красоту невидимого мира, любят странствовать не только в мыслях. Не отрываясь от корней, возвращаются туда, откуда восходит Солнце. Посетив Истинный мир, писатель был зачарован Небесной музыкой. И все же на вопрос Жака — вернется ли он на Землю, ответил: «Бог велел мне идти на Землю начала. Она находится в Стране восходящего солнца, в Японии. Это нечто вроде Святой земли, которую создала Великая Природа, когда создавала человека»[35]. Для истинного японца земля его предков всегда будет святой. И это прекрасно — есть чему поучиться.

Как ни превозносил писатель цивилизованную Францию, рядом с которой Япония времен военщины казалась варварской, душе его ближе то, что заключает в себе ваби-саби. (Теперь у многих на слуху эти слова, отражающие дух чайной церемонии, икебаны, садов камней.) Это вне времени — налет старины. Даже старый дом внушает живущим в нем чувство нежности — ваби-саби. Если душа тянется к Истине, то и старость не страшна. «Если постоянно укреплять свою душу, тело, естественно, и Бог укрепляет… Способ существования — в нем нет ни нового, ни старого. Годы и месяцы, повторяясь, как весна, лето, осень и зима, сменяют друг друга. Что ни говори, в наши дни становится больше тех, кто, следуя Великой Природе, приближается к божественной Истине», — заключает писатель.

Естественность, душевная простота, отсутствие вычурности ближе всего его сердцу. Это и есть ваби-саби, позволяющее углубиться в невидимое. Забудешься — и все озарится естественным светом. Увидишь цветок в его цветочности, дерево — в его древесности (о чем говорил Оэ — увидеть в дереве дерево). Искусство, которое ничего не навязывает, а только приводит человека к себе, затаенному, позволяя в тишине услышать, как бьется сердце мотылька, преображает все. Не потому ли к нему потянулись современники, уставшие от битв с химерами, что над духом ваби-саби не властно время?

Саби еще называют чувством просветленного одиночества (на санскрите — вивикта-дхарма). Оно поднимает до Небес хайку Басё.

Чувство просветленного одиночества обострилось в писателе, что не мешает ему переживать неполадки в Мире явлений. Его отзывчивая душа не находит себе покоя. Что будет с Японией? «Японцы разбогатели, но души их обнищали». Забыв, что все есть сон, он готов прийти на помощь своему младшему брату, Горбачеву, который, оказавшись в Крыму, отрезан от всего мира и ему угрожает опасность. В 95 лет писателю трудно передвигаться, но он готов отправиться на помощь. Душа болит за Россию, где революция подорвала духовную Основу. Группа людей, стоящих наверху, преследует свои корыстные, эгоистические цели, а народ остается в спячке. И потому эта страна никак не выберется из ада, — говорили ему во Франции. Но писатель верит, что Рай возможен на Земле, когда люди станут свободны, — без алчности и спеси, начнут жить в радости. Рай — это прекрасная страна, где люди независимы. Для них слава и положение не имеют значения. Светлый Рай — это когда по-человечески воскрешают человека.

В каком-то смысле к совершенству позволяют приблизиться идеалы Французской революции — «свободы, равенства, братства». Когда, поженившись, они приехали во Францию, его молодая жена была зачарована словами о свободе. Их девиз произвел переворот в ее душе. Но не потому ли, что для японцев слово и есть дело? А может быть, потому, что эти идеи изначальны, в платоновском смысле, и, значит, не могут не сбыться, когда человек познает Истину, преодолеет свое беспокойное эго. Писатель вновь возвращается к идее «не-я» в прозе и в стихах: