— Хорошо. Хорошо, — сказал он наконец. — Рецепт будет такой. Студенты ваши все поголовно призывного возраста. Добровольцы. То есть отправить их в тыл я не имею права. Сделаем вот как. Студентов зашлем в учебку мобильной пехоты. Скажем… да вот к майору Карабутову, который так активно за вас ратовал. Пусть его сержанты делают из мальчиков мужчин. Или как там у Киплинга?

Из здания военной комендатуры отправились кто куда.

Добровольцы — на Глетчерный. В учебку. Богдан Мита и его парни — в тот же самый полк, так как изначальная дивизия приписки считалась полностью уничтоженной. Эрмандадовцы и господин майор запаса — в штурмовую пехоту, вместе с партизанским военврачом. Одиннадцатая отдельная бригада Европейской Директории сейчас проходила переформирование в Городе Полковников. Значит господина Дитера Карлоффа туда же. Вместе с его недобитыми немцами.

«Ф-фух, — выдохнул полковник, глядя из окна на милитаризованную суету улицы. — С этой проблемой разобрался!»

Из окон было видно как патруль загоняет в офицерское общежитие разнообразных военфлотцев. Двумя домами дальше по проспекту работали саперы, выковыривавшие из фундамента неразорвавшуюся ракету клонского штурмовика. И, еще дальше, несколько бульдозеров разгребали завал, над которым возвышался закопченный до полной черноты киль какого-то неопознаваемого флуггера… Счастливая весенняя пора!

Заснеженные задворки завода № 7 исполняли ныне скорбную, но необходимую функцию. В недалекой хронологии здесь загружались машины, принимавшие панели флуггерного бронирования.

Завод был небольшой, имел вспомогательную роль. А теперь лишился и ее из-за планирующей бомбы, сброшенной со стратосферных высот штурмовиком «Кара». Бомба набрала скорость в три Маха, после чего бетонные перекрытия вкупе с капитальными стенами стали преградой не серьезнее спичек с обшивкой из папиросной бумаги.

Бомба легко прошила их, какие-то стальные мелочи внутри корпуса, фундамент и разорвалась под главным конвейером. И всё, готово дело, завод встал.

Зато уцелела плавильная печь со всей энергетической подводкой, так как располагалась она в другом цеху.

Это важно. Потому что в здании заводоуправления заседал теперь исполнительный комитет суда военного трибунала. Во дворе периодически грохотали залпы, после чего печь получала черный тюк с траурным содержимым.

Завод стоял на широкой улице, занимая половину квартала в районе Интербригад. Вокруг очень даже ходили люди, так что сцены казни теоретически могли видеть многие. Их специально не стали прятать в подвалах для усиления педагогического эффекта. Но и на оживленные площади решили не выносить. Для «невнесения нервозности».

— Ну что? Следующий? — Спросил капитан, ёжась (теплая парка и зимние штаны, выпущенные поверх ботинок, не спасали).

— Так точно, вот личное дело и приговор, — ответил лейтенант и протянул рамку планшета.

— Пятый за сегодня, — капитан склонился над планшетом. — Ясно. Выводи.

Два автоматчика с нашивками комендатуры ГАБ вытолкали из дверей заводоуправления понурого человека. Глаза дикие, лица не видно из-за дыхательной маски. Одет в повседневную форму с сорванными погонами. Нелепо загребает ногами, постоянно озирается.

Конвой отвел его к стене цеха.

Стена изрублена пулями, постоянно падающий снег почти совсем запорошил красные комья под ногами.

Вслед вышло отделение — десять человек, все с теми же малиновыми нашивками.

Напротив простой пластиковый стол. За ним стоит капитан, смахивая перчаткой снежные хлопья с планшета. Капитану холодно. Он поднимает голову, сморит на человека у стены. Делает знак рукой, после чего конвойные удаляются.

Серый бетон в красно-коричневой патине, крупные снежинки, серое небо. Если смотреть сверху, похоже на сцену античного театра, но никто не смотрит сверху. Зато в стороне, на улице, стоит кучка зрителей, которым всё видно через пролом в стене.

— Трушевский Борис Вячеславович. — Голос капитана усилен динамиком, видимо под маской прячется микрофон. — Вы обвиняетесь в хищении служебного имущества в особо крупных размерах по статье 160 пункт 2. Суд военного трибунала приговорил вас к высшей мере пресечения через расстрел. Казнь будет приведена в исполнение немедленно отделением Особого Отдела Главной комендатуры ГАБ. У вас есть последнее слово? Пожелание?

Долгий взгляд на приговоренного. В глазах лед.

— Дайте закурить. — Наконец отвечает человек у стены.

Капитан кивает, и лейтенант быстрым шагом направляется к лобному месту. Трушевский скидывает маску, надсадно кашляет — это легкие протестуют против бедного кислородом воздуха. Сигарета, тем не менее, разгорается — направленный сноп огня всепланетной зажигалки воспламеняет табак в долю секунды.

Три жадные затяжки и снова мучительный кашель. Сигарета летит в снег.

— Не желаете повязку на глаза?

Отрицательная реакция.

Капитан тихо командует:

— Приступайте, товарищ лейтенант.

— Отделение!.. Смирно!.. Оружие на изготовку!

Десять бойцов вскидывают автоматы пред собой. Глаза самым уставным образом смотрят на индикаторы боепитания.

— Оружие к бою! — Большие пальцы перебрасывают флажки предохранителей в положение одиночного огня.

— Целься! — Десять прикладов упираются в плечи, затянутые пехотными разгрузочными жилетами.

— Пли!

Сухой морозный воздух разламывается слитным треском десятка стволов. Приговоренный дергается, за его спиной повисает багровый туман, и он валится в снег. Рядом с побелевшей рукой дотлевает огонек сигареты.

— Ну вот и всё. — Сказал один из нечаянных зрителей. — Одним интендантом стало меньше.

Он невысок, строен и удивительно ловко носит форму. Такое впечатление, что это не толстая парка, а смокинг, или даже концертный фрак. На рукаве шеврон медслужбы, а морщинки вокруг глаз выдают вовсе не юношеский возраст.

— Откуда ты знаешь, что он интендант, Док? — Спросил второй.

— Ну ты сказал тоже, Просперо! — Первый хлопнул себя по бедру от избытка эмоций. А может просто пытался согреться? — Нельзя настолько не интересоваться последними известиями! Это же сам Трушевский! Трушевский! Интендант Города Полковников! Главный! Там вся служба отличилась: поставили патронов для А-98 на целую дивизию. А дивизия-то вооружена «Зиг-Зауэрами»! Стали копать, оказалось, что этот вот тип не просто воровал, а воровал в промышленных масштабах! Ну и сам видишь: к стеночке паразита. Еще князь Суворов говорил, что любого интенданта через год службы можно вешать. — Заключил первый, которого звали Док. — Пойдем, холодно, а до госпиталя километр, не меньше.

Трио направлялось в госпиталь с благородной целью: проведать раненых, ребят, с которыми бежали с Махаона сюда, на Восемьсот Первый парсек.

Нетрудно догадаться, что Док — не кто иной, как доктор Скальпель, он же Ричард Фарагут. Просперо — мобилизованный сотрудник «Эрмандады». Третьим был парень из штурмового батальона по имени Питер Мэй Окленд, чья судьба так неожиданно переплелась с бывшим начальником Просперо Ахиллом-Марией де Вильямайора де ла Крус.

Впрочем, теперь все трое носили темно-зеленую форму с черной гранатой на рукавном шевроне — штурмовая пехота, наследники гренадеров.

— А чего их вот так расходуют? — Поинтересовался Питер, дитя хмурых Британских островов. — Ну вот так, целым отделением? А, Док?

— Это чтобы никто из расстрельной команды не знал, чья пуля принесла смерть. — Ответил Скальпель, вдумчиво давя снег ботинками. — Десять человек, у половины холостые заряды.

— Зачем так сложно?

— Затем, друг мой, чтобы расстрельщики не рехнулись. Сейчас война, через их руки должна проходить чертова уйма приговоренных. Трусы, дезертиры, шпионы, пособники… смертных статей много, почитай литературу.

— Да ну, вот еще, читать… Мне устава хватает! — Питер задумался. — А я вот слышал, что положено в затылок расстреливать?

— Это в обычное время. Делается так: заключенному говорят, что его переводят в другую камеру. Практика обычная, их часто переводят. В коридоре специально обученный человек достает пистолет… Бах — и всё. Пуля в затылок, просто гаснет свет. Самый гуманный способ казни, между прочим. Не успеваешь даже испугаться.