Сейчас она радуется сама себе, рассматривает свои ступни с поперечными следами от носков чуть повыше щиколоток, ведь на улице тепло и чулки она не носит. Следы от носков ей не нравятся, она лениво поднимает ноги над водою и разглядывает крашеные ногти. В это время приемник начинает шипеть, Анна-Мария поднимает ногу еще выше и легонько стучит ею по темному корпусу приемника, приемник вдруг обрывается с ремешка и плюхается прямо в воду, больно стукнув Анну-Марию по икре. Анна-Мария пугается, черт, говорит, больно как, и смотрит, что там, с икрой, у нее там небольшой и еле заметный ожог еще с детства, когда они с друзьями играли в партизан Тито и делали какое-то взрывчатое вещество в подвалах возле железнодорожного вокзала, вещество ужасно воняло, но все терпели, дети все-таки, что ты им скажешь, Анна-Мария всегда была в центре внимания учеников и учителей, так что когда какой-то придурочный партизан неосторожно подорвал их взрывчатку прямо в подвале, неудивительно, что Анна-Мария оказалась совсем рядом, то есть в центре, ей обожгло икру, родители боялись, что ожог останется, но все быстро прошло и теперь уже ничего не было видно, разве что волосы там почти не росли, поэтому Анне-Марии не нужно было ее — эту икру — брить. Анна-Мария недоверчиво коснулась рукою ушибленного места и, выставив ногу из воды, осмотрела еще раз. Ей было двадцать с чем-то лет, все, что могло сформироваться на ее теле, уже сформировалось, развиваться она начала быстро и всегда этим пользовалась, у нее уже в средних классах была мягкая матовая кожа и длинные полноватые ноги, за что ее все и любили, как она сама потом рассказывала, первый секс у нее был тоже в школе, тогда же она впервые влюбилась, любовь была несчастной, ее избранник оказался гомосексуалом, и Анна-Мария собиралась наложить на себя руки, нашла отцовскую бритву и порезала левое запястье, с тех пор у нее там шрам, но его вообще-то тоже не видно.

Еще в младших классах она начала петь, ходила на хор, занималась в музыкальной школе, на нее специально приходили посмотреть курсанты военной академии и просто случайные извращенцы, она была невысокого роста, с длинными русыми волосами, уже когда поступила в университет, волосы подстригла, но петь не перестала, в университете ее пригласили в настоящий хор, их руководитель собирал фолк, который они потом исполняли, денег это, конечно, не давало, на какое-то время после университета Анна-Мария устроилась официанткой в баре, но года два назад их старые записи услышали в Германии, попросили переслать фонограммы, еще через год в Берлине, на лейбле «Акула», который специализируется на ворлд-музыке, вышел двойной диск под пафосным названием «Балканский блюз», там было несколько записей их хора, диск был резонансным, в объединенной Европе удивлялись — смотри-ка, мы их бомбили-бомбили, а они и дальше поют, гордые пионеры Тито, и их пригласили в Германию выступить на большом фолк-фестивале, они выступили, и половина из них, ясное дело, остались в Германии, но Анна-Мария успела найти в Вене какую-то стипендию, решила дальше изучать фолк, приехала, пожила несколько недель в общежитии, затем отыскала в городе давнюю подругу своей мамы, та сдала ей одну из своих квартир, и вот Анна-Мария пережила в Вене зиму и успешно переживала весну, посещала время от времени какие-то занятия, скучала по Белграду, посылала маме открытки и каждый день, набрав полную ванну горячей воды, залезала туда и напевала фолк.

В комнате влажно и темно, над водой летают бабочки, неизвестно как сюда попавшие, Анна-Мария вылавливает наконец из воды свой приемник и выбрасывает его на пол, словно мокрую лягушку. Бабочкам, наверное, жарко, Анне-Марии тоже, но вылезать она не собирается.

— Ну что, — спрашиваю ее я, — чего ты молчишь?

Я был одним из первых ее знакомых в Вене. Собственно, сначала она поселилась рядом со мной, мы были соседями, я помог ей оформить бумаги в банке и полиции, даже кормил ее несколько дней бульонами на общей кухне, поскольку бабок у нее тогда не было и жрать ей тоже было нечего, словом, мы друзья, в хорошем смысле этого слова, то есть без секса, без всей этой тягомотины, бывает иногда и так, просто она вот такая прибабаханная, сидит себе в ванне, звонит оттуда — из ванны — своим друзьям, вот мне позвонила час назад, попросила прийти, посоветовать, как ей дальше быть, у нее, мол, серьезные проблемы.

Я, конечно, прихожу, она открывает мне дверь и бежит опять в ванную, уже оттуда кричит мне, проходи, не стой там, я захожу в ванную, сажусь на стул и разглядываю бабочек над водой и раскисший угробленный приемник, дохрипывающий что-то на полу. Анна-Мария сидит по горло в воде, печально на меня смотрит, курит размокшие сигареты и молчит. И тут я ее спрашиваю:

— Ну что, чего ты молчишь?

— У меня проблемы, — начинает она и нервно затягивается. — Извини, конечно, что я тебя вытащила.

— Ничего. Извини, что я не снимаю обувь. У тебя тут вода.

— Да, извини, тут приемник упал в воду.

— Хочешь, чтобы я его отремонтировал?

— Нет-нет, понимаешь, у меня проблемы с твоим знакомым.

— С каким таким знакомым?

— Ну, с твоим компатриотом. С Аликом.

— А какие с ним могут быть проблемы?

— Он в меня влюбился.

— Он же компьютерщик, — почему-то сказал я.

— Ну и что же — в меня не может влюбиться компьютерщик? — закашлялась Анна-Мария.

— Хороший компьютерщик — нет. Они эгоцентричные, им не до того.

— Значит, Алик — плохой компьютерщик, — рассудительно сказала Анна-Мария.

— Он мой приятель, — возразил я. — И земляк.

— Вы с ним рядом живете?

— Да. Наши города рядом. Пятьсот километров, понимаешь?

— Он вчера позвонил и сказал, что любит меня. Что теперь делать?

С ней всегда такие проблемы, она все время жаловалась, ей то контролеры в трамвае признаются в любви, то старенькие барышни в опере, она милая женщина, с наивным лицом и красивой грудью, вот и мой приятель Алик что-то себе надумал, я их, кстати, сам и познакомил совсем недавно, мы сидели в каком-то клубе, встретились просто вечером, сидели, пили, они с Аликом быстро набрались, начали что-то петь, ну вот, а я теперь должен все это выслушивать.

— Ну, — спрашиваю, — а он тебе нравится?

— Не знаю, — говорит Анна-Мария, — у нас был секс, и мне не понравилось.

— У вас был секс?

— Да, понимаешь, я не очень-то и хотела, но так получилось.

— И что?

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Понимаешь, мне это не совсем понравилось.

— Это что — был твой первый секс?

— Нет, я о другом. Понимаешь, он все время ритмично так дышал. Я его спрашиваю «что ты делаешь?», а он говорит, что оттягивает, значит, свой оргазм и для этого пытается контролировать дыхание.

— Интересно, никогда о таком не слышал.

— Да подожди. Ну, у него дыхание, оʼкей. А мне, как ты думаешь — приятно?

— Не знаю, — честно сказал я.

— Такое впечатление, — ведет она дальше, — что занимаешься самбо. Только без одежды.

— Без одежды, наверное, неудобно.

— Что неудобно?

— Ну, самбо заниматься.

— Вот. И я не знаю, что мне теперь делать.

— А ты, — говорю я, — не пробовала ему сказать, чтобы не дышал?

— Ну как я это сделаю? Что, я ему скажу: «Не дыши»? У меня такое впервые.

— Слушай, — пытаюсь я ее поддержать, — в конце концов, Алик хороший парень. Компьютерщик. Он тебе может какую-нибудь программу сделать. Сайт.

— Мне не нужен сайт, — Анна-Мария топит бычок в воде и сразу раскуривает новую сигарету. — Я его боюсь. Вдруг он какой-нибудь сумасшедший. У вас в стране там все сумасшедшие.

— Конечно, — соглашаюсь я, — начиная с президента.

— Слушай, ты должен с ним поговорить, — тихо, почти шепотом, говорит она. — Ты знаешь его, ты знаешь меня, он тебя послушает.

— И что я должен у него спросить? Почему он контролирует свое дыхание?

— Нет, вообще поговори с ним, чего он вообще от меня хочет. Поговоришь?

— Ладно, — соглашаюсь я, — как-нибудь при случае обязательно. Закроешь за мной дверь?